Денис, однозначно нет ничего умного и здравого в "антикоммунизме" и "антисоветизме" сегодня. Особенно когда на это упирает откровенно враждебная сволочь, с которой мы сражаемся не на жизнь, а на смерть.

Левое евразийство, безусловно, видело в СССР отнюдь не воинствующее "богоборчество", но "антизападничество". Напротив, речь шла о преодолении "богоборчества" Общим Делом, отсюда и "синтез" Маркса, Ленина и Фёдорова. "Богоборчество" большевиков - это крайности нигилизма, наивная вера в "рацио", но это и излечимая "болезнь". Мы сами должны были "излечиться", преодолеть "органически", а уж точно не ожидать неких "спасителей" извне, будь то "просвещённые" европейцы или фашисты. 

Интересно, что "русский социализм" Герцена и идеи народников тоже, в принципе, были в сфере интересов евразийцев, они с ними спорили, что-то отторгали, но что-то и вполне принимали. И критика евразийцами "европейского социализма" - это же отторжение европейской либеральной социал-демократии. А с ней и Владимир Ильич Ленин беспощадно спорил и воевал.

Из статьи Рустема Вахитова.

<...> русские славянофилы оказываются более радикальными западниками, чем традиционные западники. Потому что они стремятся произвести символическое убийство отца-Запада, осуществить Эдипов комплекс. В основе своей это конститутивная западная операция рождения субъекта. По мысли левых евразийцев в случае субъектов географических, она происходит в процессе революции – общественного разрыва с предшествующей традицией, знаменующего рождение новой личности. Разница между западниками и славянофилами здесь в том, что первые отказываются от такого переворота, ратуя за единое пространство, а вторые пытаются стать «новым Западом», воспроизведя его субъекто-порождающую логику. Таким образом, и те и другие стремятся стать Западом, но первые – чисто внешне, по формальным признакам, а вторые – функционально, через воспроизводство глубинной внутренней операции.

Левые евразийцы довели эту рефлексию до кристальной ясности в концепции «нового Запада». Однако уже у более ранних славянофилов есть пронзительные откровения на эту тему. Например Константин Леонтьев в работе «Национальная политика как орудие всемирной революции» приходит к выводу, что национальные движения, ратующие за самобытность, в итоге ведут к глобализации и культурному выравниванию. То есть являются западной в своей конститутивной основе операцией, в какие бы самобытные одежды эта операция ни была одета. Утверждение это в первый момент шокирует самого сторонника «самобытничества», который к нему пришел, потому что оно переворачивает смысл того, во что он инвестировал свои силы. Однако, по некотором размышлении становится видно, что панславянское движение сформировано по образцу пангерманского, а то, в свою очередь, ориентировано на революционный опыт французов. А национальное движение и борьба за независимость Греции в первой половине XIX века здесь предстает как первый общеевропейский прогрессивный проект.

Левые евразийцы очень любят Константина Леонтьева, предпочитая его работы по степени эвристичности многим «прогрессивным» трудам. Петр Сувчинский – идеолог парижской евразийской группы – развивая эту логику, вводит концепцию «Нового Запада». Россия, осуществив Октябрьскую революцию, разорвала с предшествующей 300-летней западно-подражательной культурной практикой, осуществив символическое убийство, она родилась как (географическая) личность, встала на свой собственный путь. Выполнив этот шаг, Россия показала пример для всего прогрессивного мира. Поэтому шаг этот имеет интернациональное, мировое значение, а сама Россия стала «новым Западом» — то есть новым центром для подражания, новым культурным гегемоном. При этом рождение новой личности требует смены имени, появления нового имени, чем и является Россия-Евразия. «Евразийское дело», таким образом, это момент опрокидывания гегемона (Запада на тот момент), момент становления собой. Так как Россия сделала это первой, став Россией-Евразией, то и дело это теперь будет называться «евразийским» по имени первого образца. Но в своей потенциальной повторяемости «евразийское дело» и «евразийство» выходит за пределы частной геокультуры имеет мировое значение.

Собственно говоря разница между классическими «правыми» евразийцами (Николай Трубецкой и Петр Савицкий), сформулировавшими географический структурализм и «левыми евразийцами» (Петр Сувчинский, Дмитрий Святополк-Мирский, Лев Карсавин, Сергей Эфрон, Константин Родзевич, Артур Лурье) проходит как раз по отношению к русской революции и приятию или неприятию ментальной операции становления отцом-Западом после его символического убийства. Для Савицкого ключевой темой останется самобытность России-Евразии, выражающаяся в православии, общинности и проч. Для Сувчинского и Мирского становление собой в революции и знамя «борьбы за чужое будущее под своими знаменами», поднятое Россией-Евразией после 1917, является тем моментом, конституирующим «фактом», с которого и начинается Россия-Евразия.

Кориолановский комплекс: предательство и верность месту: http://aroundart.org/2018/08/15/koriola … ost-mestu/

В таком случае приведу цитаты из книги Петра Савицкого. Тот же Устрялов встал на путь сменовеховства, и этот момент Савицкий всегда ярко критиковал:

Верно было сказано, что "левое евразийство" признало религию "частным делом", т.е. фактически отреклось от её апологии, когда как правые евразийцы никогда такого бы не допустили. Вот ещё одна цитата Савицкого:

Идея о том, что большевики отринули Запад, сделав Россию "Новым Западом" через отцеубийство - кощунственна. Как можно в принципе такое принимать? Россия отдельна от западной цивилизации, как и от восточной. И Савицкий об этом наглядно писал, Савицкий не опрокидывает славянофилов, он является их органическим продолжением, но никакого "внутреннего Запад" не содержит его мысль:

Ну и отдельно Савицкий высказался про "евразийский" социализм:

Я напомню, что евразийцы выступали против идеи "универсального прогресса", а не прогресса как такового. На этой почве просто уйма всякого паразитизма выдумано.

Насчёт коммунистического поворота Савицкий высказался ещё жёстче:

Кроме того, у Савицкого есть целая апология ЕВРАЗИЙСКОГО НАЦИОНАЛИЗМА, который вытекает из ПРАВОСЛАВНОГО ТРАДИЦИОНАЛИЗМА:

Безусловно, СССР такое же наше Отечество как Россия до и постсоветская.

Макс, наш друг Денис, судя по его страничке "ВКонтакте", нет-нет, да и впадает в "непримиренчество". Сейчас он принялся "громить" левых евразийцев и "русских социалистов" (это явно после дискуссии со мной?). Хватит нам покойного Просвирнина. И всяких там мудозвонов из тусовки "Декоммунизация" (этих сук только к стенке, под пулемёты). Как там пел русский бард Олег Медведев? "Лучше быть коричневым, чем голубым".

Денис, дружок, "Новый "Запад"" - это статья Петра Сувчинского. Она в книге Игоря Вишневецкого есть.

Пётр СУВЧИНСКИЙ

*НОВЫЙ "ЗАПАД"*

Русская тяга к Западу являлась всегда одним из существеннейших инстинктов русского жизнеощущения. По-видимому, «давление» России, ее психологическое и внешне-пластическое воздействие, тяжелое и однообразное, вызывали во все времена у русских людей с повышенной восприимчивостью непреодолимое стремление к новым образам и искание другого жизненного «давления». Оставляя в стороне общекультурные корни русского западничества, психологически оно имеет свое если не оправдание, то объяснение именно в этом свойстве месторазвития и самой типологии русской жизни. Не только западники типа Чаадаева или Бакунина, но и сам Гоголь томился Россией и создал себе двойную жизнь, одновременно далекую от нее и в то же время глубоко близкую. И еще в последнее время над мало выезжавшим из России Толстым веял «западный ветер», и в наше время Горький в Италии пишет об Артамоновых и Самгине. Нужно думать, однако, что давний спор между западниками и самобытниками если не разрешен в пользу какой-либо из сторон, то, во всяком случае, навсегда оборван революцией, и само соотношение этих понятий должно существенно перестроиться. В русском сознании Европа всегда считалась страной разрешенных проблем. В то время как Россия судорожно билась на месте, казалось, что Запад, легко и просто следуя за жизнью, без затруднения переходил от одной удачи к другой и безболезненно распутывал узлы жизни. Дело исторической синхрологии установить, насколько подобная расценка Европы в отношении России соответствовала в разное время действительному положению вещей. Важно было то, что подобный миф существовал, и им жили как Россия, так и сам Запад. Но еще важнее, что вера в этот миф теперь надломилась на глазах у всех, причем русская революция для этого надлома сделала больше, чем мировая война, с безысходностью всех ее последствий. Под нависшей сложностью социальных проблем и политических затруднений европейский потолок за последние десятилетия безмерно снизился. Но более всего начинает давать о себе знать неблагополучие в самом основании западной культуры. Самый строй и обиход жизни классической Европы, слагающий ее традиции и силы, всегда ощущавшиеся закономерными и абсолютными, начинают раздражать и изнашивать значительно большее количество людей в самой Европе, чем это кажется с виду. Принцип личных свобод и индивидуального самоопределения, выдвинутый всеми европейскими революциями, с течением времени обратился в жесткий социальный индифферентизм, при котором судьба и социальное положение каждого человека не гарантируются ничем, кроме его самого. И даже право на гражданство должно, в сущности, каждым завоевываться, и при этом в условиях всеобщей и беспощадной конкуренции, что должно утомлять и ожесточать не одних отсталых и выбитых из строя неудачников. Естественно, что среди непрекращающейся жизненной тревоги и бесплодной социальной динамики в широких массах начинает возникать жажда социальной стабильности и искания иной жизненной системы, при которой личная судьба человека гарантировалась бы какой-либо обязательной и объективной инстанцией. Именно в этом нужно искать корни европейского коммунизма и все растущее сочувствие «русскому» принципу несвободного равенства, выдвигаемого самой жизнью взамен распадающегося, ему противоположного «западного» принципа свободного неравенства, при котором действительное неравенство прикрывается якобы свободой, а свобода погибает в неравенстве. В некритическом сочувствии европейского пролетариата и радикальной интеллигенции всему происходящему в России есть много слепой наивности и непонимания. Возникнув в определенной исторической среде и развившись в прошлом по своим социальным закономерностям, русская революция как комплекс предпосылок и заданий для будущего европейскому, даже революционному сознанию в целом недоступна, в частности, непонятна и та переработка, которой подвергается в условиях советской государственной системы и самый руководящий принцип коллективизма, положенный в свое время в основание замысла русской революции. Реальное существование Советского Союза, требующее непрестанной координации принципа с жизнью, в процессе постепенного усложнения первоначальной революционной темы поставило как перед самой Россией, так и перед всем миром проблему нового типа государства, которое можно было бы назвать в противоположность нейтральной, безответственной государственности западных демократий государством страховым. Основа принципа страхового государства, заданного в советской народной автократии, заключается в том, что не только права и обязанности, но и само понятие гражданства, понимаемого во всем объеме этого слова, должны быть первично и изначально гарантированы. Каждая личность в конечном итоге страхуется всем государством, путем установления восходящей и неразрывной пени последовательных «гарантийных инстанций», причем система экономических и социальных гарантий идет параллельно системе политического оформления, что дает возможность отождествить сферу политики со сферой экономики, безнадежно разъединенные на Западе. Таким образом, политика «экономизируется», а экономика «политизируется», в результате чего должна создаться некоторая новая монистическая система широкого человеческого общежития. Что же касается «последнего» обоснования подобной конструкции, то оно должно заключаться в первичном законе социальной этики, согласно которому этическая целеположенность жизни вообще для всех и каждого пропорциональна степени действительного соучастия всех и каждого. Иначе говоря, в нарождающейся социально-политической интуиции новой России понятие социального взаимоучастия имманентно понятиям жизненной цели и ее этического смысла. Крайне неожиданно, что русская революция, зажженная восьмидесятническим коммунизмом, для которого верховным принципом является лишь гедонистический принцип справедливого распределения благ, в своей глубине неожиданно раскрывает «философию общего дела». Одна возможность подхода к разрешению через революцию основной проблемы современности — проблемы новой государственности — поднимает над Россией потолок на безмерную по сравнению с европейским уровнем высоту и делает территорию русской революции тем местом, где проблемы двадцатого века если не разрешены, то поставлены на разрешение, в то время как Запад в процессе защиты своих буржуазных основ эти проблемы не только не ставит, но и разучился их понимать. Как бы ни относились в Европе к тому, что делается за нынешними стенами России, можно, однако, с твердостью сказать, что без той травмы, которая была нанесена и по сей день наносится русской революцией социальной совести всех современных поколений, — первая четверть двадцатого века обозначилась бы в новой истории как эпоха безнадежной глухоты и морального окоченения. Когда-то Запад влек к себе беспокойных русских людей, задыхавшихся под низкой крышей России своим океаническим ветром, легким и просторным. Не наступит ли время, когда этот ветер, все более затихающий в Европе, поднимется над континентом Евразии, и не станет ли очень скоро для новых европейских поколений этот континент тем, чем когда-то была «океаническая» Европа для русских «бегунов» и искателей правды — новым океаном, где легко дышится, — новым Западом.

1928 г.

И «Новый Запад» понимается, скорее, как «Новый Свет», куда должны устремиться все народы, нации и племена гибнущего «Ветхого Запада». Россия-Евразия как Ковчег Спасения, а русский большевизм трактуется здесь и как «травма», но и как «лекарство», возможность исцеления. Ценность евразийцев именно в этом. Они именно искали панацею, драгоценное снадобье, но только исходя из органических, почвенных, традиционных ценностей, принимая выбор народа, пусть даже он был и неправильный, трагический.
Сувчинский же, помнится, обвинял «правых» евразийцев в «кружковщине», в отстранённости от конкретных проблем современности, от нежелания понять и принять судьбу живой, здесь и сейчас, России, которая, конечно, где-то и мучилась, страдала, но где-то шла к победам и триумфам.   
Спорить здесь до бесконечности можно, друзья мои. И дело тут точно не в «коварных леваках».

Но так и Сувчинский об этом же прямым текстом пишет. О "некритическом сочувствии", "слепой наивности" и "непонимании".

Левые евразийцы стремились действовать именно здесь и сейчас, вовлекаясь во вполне реальную жизнь советского государства. Правы ли они были? Это совсем другой вопрос. Да, попали под каток репрессий, были расстреляны или в лагерях гнили. Могли ведь и другую позицию занять, присоединиться, скажем, к РОВС, к "Братству Русской Правды", к НТС или к фашистами и нацистам. Бердяев, скажем, живо интересовался фашистским движением в Италии и даже надеялся, что европейские державы однажды освободят Россию. 
Речь шла о "революционном" же преодолении "революции", но только, как ты верно, Максим, заметил, "по старому образцу". Отсюда и сходство, и прямые контакты с немецкими консервативными революционерами и национал-большевиками. Например, известно, что те же евразийцы живо интересовались Эрнстом Никишем и Отто Штрассером. Герд Кёнен и Леонид Люкс об этом пишут.

Да и как не напомнить тот факт, что "евразийскую перезагрузку" КПРФ осуществил никто иной, как Александр Гельевич Дугин? Он ведь сотрудничал с Зюгановым, а на центральном сайте КПРФ даже была его персональная страничка и висел баннер Международного Евразийского Движения. Это тоже, в некотором смысле, наглядный пример востребованности левого евразийства в наши дни. Дугин, Проханов и Кара-Мурза привнесли в Компартию именно "лево-евразийский" вектор. И "русский социализм" Зюганова — это ведь тоже прямая заслуга Дугина. И уж точно тогда, в 1990-х годах, не было нужды "сверяться" во всём с "классическими" евразийцами, академические книги которых издавались понемногу, но не всегда они были востребованы во вполне конкретной политике.

Я – консерватор, традиционалист, но для меня ближе всего антикапиталистические «левые», а не правые либералы. «Правых» либералов я считаю врагами, пусть они консерваторы, пусть они антикоммунисты, но они для меня – враги. Потому что они часть этой правящей системы, хотя я не разделяю ни атеизма, ни материализма, ни марксизма, ни классового антагонизма «левых». У меня другой взгляд, я сторонник народа, а не классов, я вообще считаю, что и либеральные представления о классах, и марксистские не отвечают их сущности. Для меня важен народ, народ как духовное, историческое органическое, в том числе и общественное явление, но, в первую очередь, именно такое идущее сквозь время, нематериальное, объединенное неким внутренним жизненным духом, некой исторической миссией. Поэтому строю свои теории на народе и на сакральных традиционных ценностях, в том числе и религиозных. Но нет никого ближе для меня лично, чем противник капитализма «слева», потому что есть общий враг.

Александр Дугин