Весь ЕСМ потешается над очередным высером питерского интеллихента-сверхчеловека: https://www.facebook.com/anton.zankovsk … 45392774:0

Получил несколько писем с просьбой пояснить свой "внезапный" разрыв с евразийским движением. Для обстоятельного ответа временем не располагаю (о чём свидетельствует и "загадочная" девственность моей страницы), но попробую кратко изложить свою позицию, т.к. письма пришли от уважаемых мною людей. Гиппиус говорила: "Если надо объяснять, то не надо объяснять", но я не буду в этот раз придерживаться этого принципа, потому что не все из моих корреспондентов знают меня лично, так что требовать большой проницательности с моей стороны было бы странно. Я совсем не собираюсь излагать здесь позицию Эволы, который писал о принципе "apoliteia", как невозможности достойного политического действия, потому что дело не в этом. Эвола мне всегда казался посредственным публицистом, хотя я не могу сказать, что какие-то его идеи кажутся мне ложными; такой парадокс: идеи верны, а стиль невозможно примитивен. В таком случае я смотрю на стиль. Не политический радикализм Эволы меня отталкивает, но его пошлые суждения о Джойсе, Хайдеггере, строй его предложений и т.п. Идейные заслуги Эволы не извиняют его в моих глазах. И вот в этом и заключается ответ на вопрос о евразийцах и Дугине: меня отталкивает элементарная антропология первых и особая поспешность суждений их учителя. Должен ещё сказать, что всё это пишу только из-за сохранившегося уважения к АГД и Натэлле, не смотря на окончательный, бесповоротный разрыв с этими людьми: у меня остались исключительно интересные воспоминания о нашем сотрудничестве, я не желаю им зла, но и достижения поставленных целей (здесь должен быть набоковский смайлик) — тоже не желаю, потому что я против поэтов у власти. Каждый поэт сделается пошляком, начни он заниматься организацией партий. Например, так случилось с Маяковским. Дугин уже давно испортил себе стиль сотрудничеством с крайними посредственностями и скороспелыми суждениями о злободневных политических делах. Ещё в самом начале украинской компании я знал, что это не "русская весна", но русский позор, который был хорошо рассчитан, этапы которого были продуманы до мелочей. Это было совершенно очевидно уже полгода назад, но мои московские друзья все впали в радостный пафос. Впрочем, другого ожидать было нельзя. Почему я вообще сотрудничал с Дугиным? Для самого себя у меня есть несколько ответов: во-первых, три года назад мне польстила явная политическая безуспешность традиционализма: вся программа была так неадекватна современности, что от неё веяло весёлым романтизмом; я был совершенно уверен, что Дугин никогда не достигнет политического успеха, поэтому я смело начал сотрудничать с ним: страсть к поэзии, к сумасшедшим людям. Его интервенция в МГУ озадачивала не только меня: как это вообще могли допустить? — такой вопрос напрашивался у многих. Современная академическая среда невероятно скучна, ярких людей здесь почти нет, хотя я вовсе не считаю, что Бибихин, Подорога и Хоружий "бездарные, тупые ублюдки", как выразился АГД (кстати, это "во-вторых" — ещё одна причина моего охлаждения — здесь веет авторитарным неприятием интеллектуальных конкурентов, которые во многом его превосходят). Но в целом академизм отвращает, университету не хватает харизматичных людей, каковым является Дугин. В-третьих, я просто понял, что мне чужд вообще какой-либо коллективизм, т.е. я наконец-то всерьёз стал анализировать всю программу евразийства, когда всё движение и АГД как-то очень близко подобрались к власти, когда в речах президента стали проскальзывать слишком знакомые словечки. Мне это не понравилось, потому что президент — это уже верх пошлости, вульгарности, убожества. Всё перечисленное — это вполне случайно выбранные причины, было ещё множество сцен, жестов и слов, которые меня отдалили от евразийского движения. Не понравился мне и особый "люциферианский" дух "Ноомахии": всё это отрицание жизни и живого, когда деревья вдруг становятся манифестацией логоса Кибелы, а горы свидетельствуют о титаническом бунте против богов... я всегда любил космос, чувственный мир я не считаю врагом и соперником мира горнего: неоплатонизм мне ближе гнозиса. Интерпретация Александром Гельевичем Аристотеля тоже не пришлась мне по вкусу, хотя именно я, как предполагаю, подтолкнул его к трудам Стагирита; здесь, в аристотелевском дионисийстве Дугина, борьба между материей и формой не разрешается, но наоборот — достигает оргиастического накала, что переворачивает с ног на голову саму проблематику античной философии. — Платонический конфликт не решается, но усугубляется нарочно...
Один мой знакомый предположил следующее: "Я вижу на самом деле в твоих словах скорее разочарованность писателя: вот раньше персонаж был, а теперь - банально, неинтересно." Думаю, что в этом суждении больше истины, чем в моём затянувшемся ответе недальновидным корреспондентам.
АЗ