о неоосманизме и гюленизме.

Гуманизация Мордора
140-серийный телесериал «Великолепный век» стал настоящим триумфом турецкого кинематографа. (Особенно если учесть, что еще совсем недавно само словосочетание «турецкий кинематограф» вызывало у абсолютного большинства людей, с ним знакомых, сочувственную улыбку – примерно такую, какую вызывает упоминание об относительно сообразительном дауне.) Тимуру Савджи удалось запустить действительно популярный проект, причем, что характерно, популярный не только (и даже не столько) в самой Турции, но и в ряде балканских стран. В частности, среди греков число поклонников «Великолепного века» едва ли не большее, чем среди самих турок. Более-менее бешеной популярностью сериал пользовался также и в странах-республиках бывшей Югославии.

При этом, однако, наряду с массовым восторгом, «Великолепный век» столкнулся с ощутимым неприятием – где-то со стороны консервативных и националистических кругов, а где-то – даже и на государственном уровне. Например, в Греции знаменитая правая партия «Золотая Заря» проводила акции протеста против показа данного сериала, а митрополит Фессалоникийский Анфимий (Анфимиос) призвал греков его не смотреть, дабы «не сдаться» турецкому влиянию. А в Македонии было принято решение снять «Великолепный век» с показа и даже подготовить закон, запрещающий впредь трансляцию такого рода телевизионной продукции на территории республики.

И для столь жесткой реакции на самом деле были причины. Исторически и для греков, и для македонцев, и вообще для всех христианских народов Балкан Османская держава был примерно тем же, чем для жителей западных краев толкиеновского Средиземья был Мордор. То есть, географически локализованным абсолютным злом, которое периодически расползалось на сопредельные территории. Для сербского, болгарского или греческого массового сознания такие понятия, как «османская культура» или «османский цивилизационный путь» всегда были абсурдом, ибо понятие «османское» и «инфернальное» исторически были синонимами.

Что же сотворил телесериал «Великолепный век»? Во-первых, примечателен сюжет: действие разворачивается во времена султана Сулеймана Великолепного, т.е. в период максимального расцвета Османской державы. В основном все сфокусировано на гареме, который оказался идеальным пространством для обкатывания классического сюжета любой мыльной оперы (много баб делят одного мужика). Хотя есть много всякого и помимо гарема: немного воюют, немного интригуют за политику, ну и т.д. Но самое главное: и Сулейман Великолепный, и великий визирь Ибрагим-паша благодаря этому телесериалу из предводителей инфернальных орков в глазах миллионов зрителей (миллионов зрителей на Балканах!) превратились в любимых героев. Которым сочувствуют, сопереживают и искренне пытаются угадать, кто же в конце концов кого завалит: Роксолана Хюррем Ибрагима, или наоборот? Симпатия к любимым героям неизбежно транслируется на среду, в которой они обитают – т.е. на османскую культуру и само османское государство. В общем, исторически сложившийся в сознании православных народов Балкан образ турецкого Мордора подвергается эрозии: Мордор стал более понятным, по-своему симпатичным, а для кого-то – и любимым.

А во-вторых, помимо общего улучшения имиджа Османской державы, среди разных эпизодов «Великолепного века» довольно искусно рассеяна пропаганда, направленная против стереотипных негативных представлений о государственной системе Османов. Очень характерен, например, эпизод, когда Ибрагим-паша (в детстве, в порядке «налога кровью», отобранный у своих православных родителей, насильно обращенный в ислам и впоследствии сделавший карьеру в янычарском корпусе – вплоть до должности великого визиря), приезжает в свою родную деревню и беседует с отцом. Рассказывает ему о своих достижениях, и тот вдруг заявляет: хорошо, мол, что ты попал на службу Османскому государству. Образование получил, карьеру сделал, а не будь этого – так бы простым рыбаком и остался.

И в сознание зрителей западает тезис: варварский «налог кровью», когда у бесправных родителей-христиан отнимали их маленьких детей, был, выходит, не дикостью, а шикарным социальным лифтом. Вот она, какая хорошая, Османская Империя!
Аналогичным образом обыгрывается и обсуждение обитательницами гарема и их гостьей из Венеции гаремной системы. Мол, и в Западной Европе XV-XVI веков у многих мужчин были любовницы и незаконнорожденные дети, так чем это лучше гарема? Гаремная практика, по крайней мере, нелицемерна, и т.д.

И подобного рода «изюминок» в «Великолепном веке» рассыпано довольно много.

Такая апологетика османизма не могла не вызвать резкого неприятия в православных и националистических кругах Греции, а равно и иных православных балканских стран. Но, наверное, реакция была бы не столь жесткой, если бы «Великолепный век» был, так сказать, единичным явлением. Но дело как раз в том и заключается, что данный сериал, как сейчас уже можно однозначно утверждать – лишь часть большого и весьма и весьма серьезного проекта.
Но для того, чтобы говорить о нем предметно, нам опять придется немного углубиться в историю.

Турецкий папа…

Если открыть ныне действующую Конституцию Турецкой республики (принята в 1982 году), то уже в преамбуле можно увидеть упоминание о Кемале Мустафе Ататюрке, «несравненном герое». И, в общем, нельзя сказать, чтобы составители турецкого основного закона переборщили. Действительно, Ататюрка (фамилия, которую он сам себе выбрал, переводится на русский как «отец турок») можно считать не только творцом современной турецкой государственности, но и создателем турецкой политической нации.

По своему мировоззренческому генезису Кемаль был абсолютным и стопроцентным западником. Во-первых, он был офицером, причем весьма успешным – а исторически именно офицерство в Османской Империи было оплотом западничества, секуляризма и даже атеизма, по той простой причине, что понятие «интеллигенция» в османской Турции длительное время было фактически синонимом понятия «офицерство». (Ситуация, кстати, типичная для множество других мусульманских ближневосточных стран.) Во-вторых, Кемаль с юности и до самой своей смерти состоял в масонской ложе. Нет, мы не будем наворачивать сюда всякой конспирологии, но и мимо этого факта проходить не будем: приверженность человека идеалам масонства автоматически выводила его за пределы мусульманской традиции, ориентируя на Европу эпохи модерна.

Соответственно, и политическая доктрина Ататюрка, которую он начал реализовывать после прихода к власти (а к власти он пришел как герой войны – сначала Первой Мировой, а потом войны с Грецией 1919-1922 гг.), была весьма радикальной и, в идеологическом плане, на 100% европейской. Если младотурки пытались оживить Османскую Империю, через модернизацию вдохнув в нее новую жизнь, то Кемаль объявил о полном разрыве с османским наследием. А в качестве альтернативы он выдвинул идею формирования новой нации европейского типа – турецкой нации. Монархия (султанат), а затем и халифат были упразднены. Новое законодательство было на тот момент (20-30-е гг.) одним из самых секулярных в мире и, как правило, прямо заимствовалось у Западной Европы (например, у Швейцарии).

Чтобы понять степень радикальности ататюрковского национализма, можно просто указать на то, что он, фактически, ввел новое самоназвание народа. Ибо турки, на протяжении всего имперского периода, сами себя турками не называли – общепринятым названием было «османы» или «оттоманы». Кемаль же объявил именно о турецком национализме и турецкой государственности. Просто представьте себе, что в Украине утвердился политический режим, который вычеркивает из официального и медийного пространства словосочетание «украинская нация» и велит всем именоваться «козаками», «варягами» или «рутенами» – и вы поймете, какое потрясение должно было пережить турецкое общество в 20-е гг. А еще был введен латинский алфавит вместо традиционного арабского письма, а заодно проведена радикальная чистка турецкой лексики от многочисленных и характерных для османского периода арабизмов и иранизмов (вследствие чего современный среднестатистический турок просто не может прочитать турецкие же тексты, написанные до 1928 года).

Кемаль сознательно противопоставил новый, западный по духу турецкий национализм османскому наследию, и в этом смысле в политике Ататюрка можно увидеть нечто прямо-таки широпаевское. Османская Империя была объявлена чуждым и даже враждебным туркам государством. Мол, пока турецкий народ воевал, всякие нетитульные этносы (греки, евреи, армяне, албанцы и т.д.) захватили всю торговлю, взяли в свои руки политическую власть – словом, жили в свое удовольствие, паразитируя на бедных и несчастных турецких народных массах. И потому, чтобы турки, наконец, зажили счастливо, им необходимо построить свое национальное государство, заодно зачистив финансово-экономический и политический сектора от «чуждых элементов» (и зачистили, надо сказать, основательно).

Удался ли план Ататюрка? С одной стороны, удался. Турецкая политическая нация действительно была сформирована, с этим фактом спорить бессмысленно. Также бесспорно и то, что кемалистский курс на модернизацию страны был реализован вполне успешно: бедная, если не нищая, аграрная страна сумела создать собственный полноценный промышленный комплекс. Военные (они же националисты-кемалисты), рулившие Турцией де-факто до начала XXI века, сумели – сначала действуя в духе патернализма, а потом ориентируясь на праволиберальные модели – обеспечить очень впечатляющий экономический рост. Правда, ради высоких процентов прироста ВВП они же сознательно держали большую часть населения в более-менее черном теле, но экономика была прокачана очень хорошо. Турция, которой, по мнению Антанты, после 1918 года вообще по сути не должно было быть, стала влиятельной региональной державой. В крупных городах сформировался относительно мощный слой интеллигенции, ориентированный на европейские ценности и светское общество.

Но, как всегда, у побед и достижений «несравненного» Ататюрка была и другая сторона.

…И османские дети

А обратная сторона заключалась в том, что не только в физике, но и в политике всякое действие рождает противодействие. Действительно, Османская держава по состоянию на 1918 год была полуразложившимся трупом. Действительно, положение этнических турок в этой державе было подчас довольно двусмысленным. Но все это не отменяло того факта, что большинство мусульманского населения Турции по-прежнему было консервативным, религиозным и рассматривало Османскую Империю не как черное пятно в собственной истории, а как свой родной дом. Пусть с недостатками, но – родной. И кемалистский антиосманский пафос очень многих, мягко говоря, раздражал.
В первом приближении можно утверждать, что где-то в 1950-х гг. в Анатолии сформировался (забавно, но сформировался благодаря экономическим достижениям кемализма) новый средний класс. Который, с одной стороны, уже почуял вкус различных европейских благ, и отказываться от них не собирался. Но при этом по-прежнему был консервативен, религиозен и явно психологически травмирован той антиосманской и антиисламской атакой, которая была предпринята Ататюрком и его преемниками. В этой среде появляется два, казалось бы, противоположных по своей сути импульса: запрос на вестернизацию, причем не только техническую, но отчасти и мировоззренческую, и запрос на исламский религиозный ренессанс, а равно и возрождение османских политических традиций.

Как это часто и бывает, поиск modus operandi занял довольно длительное время. Естественно, появились классические исламские фундаменталисты, которые предложили всем намаз пять раз в день, чалму на голову и никаб на жену (желательно, в одном пакете с джихадом). Существуют они и сейчас, но большого успеха не добились.

В конце концов, путем естественного отбора, метод был найден. И найден он был при активном участии провинциального мусульманского проповедника Фетхуллаха Гюлена.

Суфийская реконкиста

С точки зрения происхождения, Гюлен был, так сказать, эталоном дискурса: он родился в 1938 году в религиозной мусульманской семье в Восточной Анатолии, причем жила эта семья не в городе, а в селе. Воспитание он получил соответствующее, и в 1959 году, т.е. в возрасте 21 года, начал карьеру в качестве исламского духовного лица – имама.

Характерной (и важнейшей) особенностью Гюлена было то, что воспитывался он в суфийской традиции – точнее, в одной из суфийских традиций. Не вдаваясь в подробности относительно того, что можно считать суфизмом, укажем здесь на две очень важные особенности этого религиозного течения. Во-первых, суфии всегда основное внимание уделяли практикам духовного самосовершенствования (в том числе и условно медитативным), считая «внешнее» (обрядность), по меньшей мере, второстепенным. Во-вторых, для суфизма исторически характерна весьма высокая степень открытости к иным философским и даже религиозным течениям, причем открытость эта доходит порой до откровенного синкретизма. Например, известны прецеденты, когда в суфийские братства принимали даже немусульман.

В 1966 г. Гюлен был назначен имам-хатыбом в мечеть города Измира. И именно здесь им была сформирована доктрина и модель организационной работы, которая спустя три с лишним десятилетия «выстрелит» уже в масштабе всей Турции.
Измир – один из самых вестернизированных и светских городов своей страны. Для того, чтобы успешно проповедовать здесь ислам, нужна была принципиально новая схема. И Гюлен ее нашел. Он не стал ограничиваться лишь пределами мечети, но решил проповедовать и за ее пределами (в том числе, и просто беседуя с людьми в кофейнях). При этом основной упор всегда делался даже не на духовное совершенствование, а на вопросы этики. Внешние формы – бороды, чалмы, хиджабы и т.п. – были отставлены в сторону. Главное: улучшение общественных нравов, для более продвинутых – духовные практики.

В результате своей проповеднической деятельности Гюлен приобрел довольно значительную популярность, как в Измире, так и в других турецких городах на эгейском побережье. В Измире же был запущен и де-факто первый гюленовский образовательный проект: частная гимназия-интернат при мечети. Примечательно, что в обучении упор делался в основном на естественно-научные и технические дисциплины, а религиозное образование и воспитание давалось в сравнительно небольших дозах, причем с акцентом на темы взаимной терпимости и этику. Проект, по большому счету, держался на энтузиазме сторонников Гюлена: были преподаватели, которым оказались близки его идеи, нашлись и бизнесмены, которые готовы были финансировать эту гимназию. Так была заложена основа сетевой структуры, впоследствии получившей известность как Движение Фетхуллаха Гюлена.

Доктрина и метод, которые Гюлен в основе сформировал еще в Измире, можно (если очень коротко) свести к следующим пунктам:
1) Духовный упадок человечества в целом, в том числе и исламского мира, привел к отходу людей от религии и секуляризации общества.
2) Однако секулярный социум сам очень быстро пришел к кризису. И мусульманские страны, и весь мир в целом нуждаются в новом религиозном возрождении.
3) Таковое возрождение должно быть, в первую очередь, духовным. Фиксация на внешних формах (обрядоверие), попытки использовать религию в политических нуждах – все это препятствует истинному духовному развитию. Также его условием является взаимная толерантность и диалог представителей разных религий.
4) Мусульман, которые принимают эти ценности и стремятся изо всех сил жить в соответствии с ними, сам Гюлен называет «коранизированными» людьми (от слова «Коран»). Они должны взаимодействовать друг с другом в масштабе всего мира, реализуя проекты, которые помогают приблизить всеобщее религиозное возрождение. Это могут быть самые разные начинания, но традиционно гюленовцы основной упор делали на образовательных и научно-образовательных проектах.
5) Сам Гюлен дистанцировался от политики и не раз заявлял, что сама по себе она его не интересует. Но при этом также и говорил, что вышеописанные «коранизированные» кадры, по нужде занимаясь политической работой, сделают современную политику более нравственной.
6) Последователи Гюлена, стремясь, ни больше ни меньше, к преобразованию мира, при этом сознательно отказываются от внешней демонстрации своих убеждений, подчиняясь правилам поведения того социума, в котором они живут. Например, в современной светской Турции они не носят традиционных мусульманских одежд, большинство бреют бороды, своим женам они не только разрешают не носить хиджаб, но даже прямо запрещают его надевать, и т.д. В этом есть также и определенный элемент конспирации: гюленовца по каким-либо внешним признакам вычислить очень трудно, почти невозможно.

Можно ли назвать эту доктрину еще одной версией евроислама? В известном смысле, можно. Однако нужно также понимать, что в данном случае имела место не просто попытка радикально подрихтовать мусульманство под требования современного европейского общества. Те тезисы, которые кажутся западными и новыми, в действительности глубоко укоренены в суфийской традиции, которая турецким консервативным мусульманам близка и понятна. Это была идеальная схема, позволяющая примирить два вышеназванных запроса, сформированных анатолийским консервативным средним классом: запрос на политику исламского ренессанса, с одной стороны, и запрос на интеграцию в современный мир, ориентированный на европейские ценности, с другой.
Вероятно, именно это обеспечило популярность идей Гюлена среди его целевой аудитории. Консервативный бизнес дал поддержку и необходимые связи. Основой сетевой структуры стали, по всей видимости, некоторые суфийские Ордена (некоторые из которых – но не все! – активно поддерживают Гюлена). А главным источником кадров, которым укомплектовываются сотни школ, научных центров и прочих интересных организаций, стала религиозная мусульманская молодежь из сельской местности. Анатолийского парубка с соответствующим религиозным бэкграундом, проявляющего некие способности (часто довольно ограниченные), вынимают из родной деревни и дают ему возможность получить хорошее образование, а затем – дают делать карьеру в гюленовских структурах. Религиозно-идеологическая лояльность умножается на прямую личную зависимость, и в итоге из анатолийского селянина получается идеальный и полностью преданный боец (в широком смысле этого слова).
Наверное, у читателя возник закономерный вопрос: так что же все-таки представляет собой Движение Фетхуллах Гюлена? Вопрос действительно хороший, ибо движение это очень интересное. Формально, его вообще не существует. Сам Гюлен – просто проповедник и публицист, который лишь пишет статьи, делает заявления и выступает с лекциями. Никаких штабов, центральных комитетов и национальных советов он не возглавляет, и не собирается. И вообще живет не в Турции, а в доме у своего племянника в Нью-Джерси, в США (своего жилья у него нет). Причем даже за ворота этого дома, как говорят, он выходит нечасто.

При этом существует множество фондов, учебных и научных центров, и прочих учреждений этого рода, про которые более-менее известно, что они созданы и управляются последователями Гюлена. Чтобы был понятен размах деятельности, приведем лишь один пример: зарубежные турецкие школы (кстати, дающие действительно недурное образование), действуют в 160 государствах. Считается, что это самая крупная сеть зарубежных школ, которая есть у какой-либо страны мира. А создали ее гюленовцы. (То есть, опять же, нигде это не написано, но все это знают.)

Официально оформленного Движения Фетхуллаха Гюлена нет. Но есть множество проектов, которые созданы его последователями – «коранизированными» людьми, которые активно взаимодействуют между собой для достижения тех целей, которые логически вытекают из их идеальных установок. В определенный момент, они пустили отростки и в госаппарат, но об этом ниже.

Какова роль самого Гюлена в этой сети? По всей видимости, ему удалось дать не только религиозно-идеологическую доктрину, но и стать ее символом. Гюлен, живущий на попечении своего племянника, неженатый, у которого из собственности есть только кровать, простыня и одеяло (книги, которыми он пользуется, принадлежат не ему, а одному из основанных по его инициативе фондов), выступает в амплуа подлинного дервиша, суфийского мудреца, презревшего блага мира ради духовного совершенствования и служения ближним. Он – воплощенный архетипический образ старца, к которому приходят за советом и благословением. И это делает его знаменем основанного им движения и бесспорным нравственным авторитетом для его последователей (примерно таким же, каким для миллионов индусов стал некогда Махатма Ганди). Гюлен не осуществляет непосредственного руководства. Но он указывает стратегическое направление, и осуществляет своего рода нравственный арбитраж, тем самым обеспечивая единство своих последователей.

Столь мощная сетевая структура, имеющая, к тому же, очень амбициозные цели, просто не могла в какой-то момент не влезть в политику. Она, собственно, и влезла – и небезуспешно.

Заря неоосманизма

К началу 90-х гг. военным, ориентировавшимся на классический национализм Ататюрка, стало очевидно, что режим нуждается в постепенной либерализации. Время военных диктатур уходило в прошлое, коммунистическая угроза, которая была главным оправданием их существования, официально выпала из текущей политической повестки. В Европе набирали силу интеграционные процессы, рулили ими социал-демократы, и о том, чтобы влиться в них (а влиться хотелось) без инсталляции демократической системы, нечего было и думать.

В следствие этого в 90-е гг. в Турции на политическую арену после долгого перерыва смогли легально зайти не только западники-кемалисты, но и не совсем западники, и не совсем кемалисты. Зашевелились как классические, a-la Саудовская Аравия, мусульманские радикалы, так и гюленовская сеть. (Вообще, взаимодействие между вторыми и первыми можно исчерпывающе описать формулой «я и мой брат-дебил».) Первый блин вышел комом: основанная в конце 1997 года Партия добродетели проявила себя слишком исламистской, что дало повод Конституционному суду в 2001 году ее прихлопнуть, как нарушающую конституционные принципы секуляризма. Однако проекту это даже пошло на пользу: после запрета ее бывшие члены раскололись на два лагеря. Радикалы создали Партию процветания (причал для борцов с евреями и сионистами, на парламентских выборах набирающий несколько процентов голосов), а прагматическое крыло во главе с Эрдоганом создало Партию справедливости и развития (ПСР).

Одной из основных сил, обеспечивших успех ПСР, было гюленовское движение. И хотя гюленовцы были не единственным мотором этого проекта, очевидно, что без них он бы состоялся очень вряд ли. Гюленовским был и стиль партийной самоподачи и работы: ПСР отказалась от какой бы то ни было исламистской риторики. Упор делался на принципы демократии, улучшение уровня жизни и (особенно на первом этапе, сейчас это пошло на спад) на необходимости вступить в Евросоюз. Ататюрка ПСР не только не шельмовала, но — наоборот — величала народным героем, продолжателем дела которого сегодня является Эрдоган.

Опираясь на экономическую базу, сформированную националистическими правительствами предыдущего периода, ПСР удалось остановить ставшую уже традиционной гиперинфляцию турецкой лиры. Уровень реальных доходов населения существенно вырос, а Эрдоган стал народным героем.

Укрепившись у власти, ПСР вместо доктрины турецкого национализма Ататюрка выдвинула концепцию неоосманизма. Османский период истории был официально реабилитирован, и именно там отныне стали искать образцы для подражания. Во внутренней политике это выразилось, во-первых, в постепенной, но настойчивой исламизации государственной и общественной жизни (хотя до Саудовской Аравии или Ирана им еще очень далеко). Во-вторых, исходя из ориентации на политические традиции Османов, была кардинально изменена политика в национальном вопросе: вместо жесткой ассимиляции этнических меньшинств была выдвинута идея примирения на основе общего османского наследия. В частности, курды получили и национальные школы (с обучением на курдском языке), и собственные легальные СМИ.

Что же касается внешней политики, то здесь новой задачей максимум стала, не больше и не меньше, реинтеграция пространства бывшей Османской Империи. Турция претендует на роль ведущей и объединяющей силы в тех регионах, которые когда-либо входили в состав Османской державы – прежде всего, на Ближнем Востоке и на Балканах. Инструменты влияния, которые для этого используются, включают в себя практически весь спектр современной soft-power. Это и мощнейшая сеть турецких школ (тех самых гюленовских школ, о которых говорилось выше), и активная поддержка мусульманских общин на Балканах (например, строительство мечети в Афинах во многом продавил лично Эрдоган), и экономические связи. И, конечно же, массовая культурная экспансия, одним из эффективных инструментов которой оказались турецкие сериалы, повествующие о «героическом» османском прошлом, среди которых «Великолепный век» пока что является самым успешным.
Собственно, по этой-то причине на него так бурно отреагировали и в Греции, и в Македонии.

Вполне возможно, что неоосманизм станет успешной альтернативной глобальному мусульманскому проекту «чистого ислама», который уже давно развивают Саудовская Аравия и Катар. Ибо объективные предпосылки (геополитические и исторические связи) для его успешной реализации есть, причем такой проект будет все же значительно более гуманным и просто адекватным, чем то, что проталкивают саудиты. К тому же есть большие подозрения, что Турция в этом деле заручилась поддержкой США: во-первых, американцам тяжеловато контролировать Ближний Восток и частично Балканы, и они вполне могут передать эту функцию на аутсорсинг старому союзнику по НАТО. Во-вторых, неоосманский проект неизбежно вступает в противоречие с аналогичным глобальным проектом Саудовской Аравии. А накинуть на саудитов дополнительную уздечку с точки зрения интересов Вашингтона совсем нелишне (чтобы не зарывались). Что же до Эрдогана, то он, несмотря на свою риторику, на деле всегда был очень прагматичен, и столковаться с ним несложно.

Вследствие этого вполне может статься, что в течение ближайших двадцати лет Османская Империя возродится из небытия. Конечно, формы и методы будут новыми, но суть (глобальный суннитский проект, опирающийся на микс из восточных и европейских культур) останется прежней.

Гюленовский рецепт

Так получилось, что совсем недавно Гюлен с Эрдоганом поссорились, и последний начал весьма жестко (в лучших турецких традициях) давить сторонников первого.

Однако принципиально это мало что меняет. Анатолийский консервативный средний класс, жаждавший исламского и османского возрождения вкупе с европейским качеством жизни, своего добился. Политическая парадигма изменена, неоосманизм стал свершившимся фактом. И, хотя Гюлен и любит делать вид, что он тут не при делах, очевидно, что главным ударным отрядом анатолийских консерваторов было его движение.

Как ему удалось добиться успеха? Не претендуя не исчерпывающий ответ, можно указать на следующее:
1) Гюлен оказался в нужное время в нужном месте. Во второй половине XX в. в Турции еще шел процесс урбанизации. Еще было живо село, глубоко погруженное в архаику (и абсолютное большинство горожан составляли переселенцы из сельской местности). Но при этом уже существовала относительно мощная промышленная база, а равно и городской средний класс, ориентированный на Европу. Гюлен оказался на стыке эпох: с одной стороны, еще было живо религиозное турецкое село, которое могло дать (и дало, и продолжает давать) «пехоту» для его проектов. Но при этом уже была городская интеллигенция, консервативная, но уже знакомая с европейским образом жизни, которая дала новые методы и технологии построения общественных структур.
2) Гюлену удалось сформулировать свою религиозную доктрину так, что, с одной стороны, она была укоренена в традиции (суфизм), и это делало ее приемлемой для консерваторов, с другой — во многом она была весьма либеральной – что делало ее приемлемой для очень широких кругов современной вестернизированной Турции. Мобилизационный потенциал такой идеологии оказался чрезвычайно велик.
3) Неясно, сознательно или интуитивно, но еще в самом начале своего пути Гюлен пришел к идее о необходимости формирования сетевой, а не вертикально-иерархической, структуры. Что обезпечило ей гибкость и позволило выжить под властью военных-кемалистов.
4) Гюлен всегда основную ставку делал на образовательные проекты, то есть, боролся за ум и душу будущих поколений. Похоже, это был правильный выбор.
5) Гюлену удалось не только сформулировать востребованную идеологию в качестве теоретика, но и самому стать воплощением тех идеалов, которые он проповедовал. Благодаря этому среди своих сторонников он пользуется огромным нравственным авторитетом. Что, в свою очередь, цементирует созданную им сетевую структуру, не давая порвать ее в куски потенциальным новым лидерам.

Вероятно, именно это позволило молодому мусульманскому проповеднику из Восточной Анатолии заложить основы того движения, которое очень существенно изменило облик его Родины, а в перспективе может изменить судьбу еще многих стран. И этого более, чем достаточно, для того, чтобы современные деятели условно правого и консервативного направления обратили внимание на его опыт. Просто потому, что этот опыт был успешным.