"Кто такой Евгений Головин, как следует не понимал, наверное, никто даже из его ближайших друзей и знакомых, людей самих по себе часто глубоких и неординарных. Дистанция оставалась всегда. И не потому, что он нарочно ее установил: просто он был радикально другой. Измерение, из которого он явился в сей мир, не поддавалось не только простой, но даже и очень сложной интерпретации."

Орехово-это я так понял район где была его квартира.

«Не смотри долго в бездну, иначе эта бездна отразится в тебе», – советовал Ницше. Но долго я и не смотрел: один только миг. Однако произошло в этот миг очень много чего. Во-первых, лицо. Чудовищно напряженное, будто от невероятного сосредоточения, и одновременно до предела расслабленное, застывшее – ни единого движения ни единого мускула. Выражение было столь необычное, жуткое, что не оставляло надежды хоть что-либо предположить о захватившей его эмоции, мысли, видéнии, сне. Во-вторых, глаза. Застывшие тоже: расширенные зрачки, в них – глубочайшая чернота, активная и очень подвижная, густая и металлическая: ртуть – не ртуть, живая чернейшая чернота. Раскрытая бездна, врата неизвестно куда, в какую-то бесконечную тьму – самое мягкое, что можно сказать. Понятно, что все это и близко не было гуманоидом, человеком, тем более знакомым нам всем Евгением Головиным. Видеть того, что вокруг, видеть вообще такие глаза не могли.

– В ваших услугах не нуждаюсь, сэр, – в тот самый миг отчетливо произнес отсутствующий Головин.

Шок был особого свойства: не ужас, не страх – какой-то сильнейший транспарентный разряд из зияющей тьмы остановленных глаз, не затронувший ничего – все изменивший, не изменив ничего. Я тут же инстинктивно отшатнулся от потусторонней фигуры под фонарем, направился прочь и скрылся во тьме ближайшего переулка. «Как ветром сдуло», – определил бы народ.

останови зрачки в них грозовой тучей сжимается древняя ночь

Теперь я не думал, куда и зачем иду, просто шел. Наверное, долго. Потом неожиданно сообразил, что, похоже, забрел в незнакомый район, – во всяком случае, не узнавал этих мест. Неудивительно: поселок большой, и бывал я, конечно же, не везде. Тем более – тьма: мало что можно вообще разглядеть. Блуждая проулками, немного занервничал, так как знакомого – решительно ничего. Похожее чувство бывает во сне, когда не удается найти выход из запутанного лабиринта замкнутых пространств. Закончилось все на редкость просто: фокус в глазах как-то сместился, и я неожиданно понял, что незнакомый забор, привлекший мой взгляд, я видел, наверное, тысячи раз – за ним был мой дом.

В летнем домике кто-то спал, кто-то беседовал в темноте, было лишь несколько человек. Атмосфера оставалась насыщенной и напряженной, но не такой интенсивной, к тому же нависла очень уж странная тишина. Куда разбрелись остальные и смогут ли как-то найти путь назад? – абстрактный вопрос, не вызывавший более чувств. Я засыпал. Слышал сквозь сон, как вернулся Дугин Александр, в то время совсем молодой. Как, с помощью какой интуиции он выбрался из запутанных переулков и возвратился сюда, было загадкой. Кому-то он начал рассказывать, что собирался уехать домой, в город Москву. После долгих блужданий во тьме якобы вышел к шоссе. В свете фар иногда проносившихся мимо автомобилей различался отчетливо лес, какое-то поле, канавы у самых обочин. Уехать, однако, не удалось. «А было ли и правда поблизости где-то шоссе?» – подумал я вдруг. Вспомнил, что было, но до него километра три по поселку, не зная дороги, вряд ли дойти, тем более в темноте. Скорее всего, это было другое шоссе. Другие канавы, луга и леса. Другая Москва, куда надо вернуться, дом тоже другой. Происходило все явно в ином измерении, где несомненное – лишь ностальгия по бесконечно далекому дому, покинутому нами давно, в начале времен. Вспомнился Босх, «Блудный сын», теперь вспоминается «Возвращение в родные края» Гёльдерлина… Потом показалось, что слушает эту историю и размышляет над ней кто-то другой, вовсе не я, а я – лишь бездеятельное пустое присутствие при этом всем. Затем – мертвый сон.

Утром, по-прежнему в Клязьме, мы сидели на мокрой зеленой лужайке у заброшенного храма, человек, верно, пять. Свинцовое небо, идея дождя. Кроме нас, никого. Мертвая тишина. Только стаи ворон где-то у купола яростно каркали иногда; бывало, от ветра шумела листва. Редко, но кто-то вдруг что-нибудь говорил, коротко, скупо. Вокруг ничего необычного и вместе с тем ирреальное все, особенно тишина. Течения времени не ощущалось. Какое сегодня число, который в конце концов час – беспредметная мысль, ни о чем. Пространство тоже куда-то девалось: казалось, вне этой лужайки, быть может, и нет ничего. Где, собственно, мы оказались? – тоже абсурдный вопрос. Но были мы точно не здесь. Если взять карту, отметить крестиком нашу позицию и приехать туда на метро, электричке, машине, в пространство, в которое нас занесло, не попадешь. Найдется, конечно, и храм, и трава, найдутся ворóны, однако не те: лишь пепел, погасшее отражение, отражение отражений нашей лужайки, затерянной где-то в невидимом мире, в сферах иных, у границ бытия.

А началось все вот с чего.

В настоящие дни, спустя, верно, лет тридцать, проходя мимо того самого места, я иногда вспоминаю ту ситуацию. Многое изменилось: вместо тотального запустенья и луга, заросшего дикой травой, – бордюры, дорожки, газоны, цветы, храм отреставрирован и открыт, даже если и нет никого, людское присутствие ощутимо. Но сквозь этот ухоженный, яркий пейзаж, вернее, сквозь трещины в этом пейзаже – узнаваемые неровности церковной стены, почти не изменившиеся гигантские сосны и ели, ту самую архитектуру и так далее, – иной раз странным видéнием проступает пейзаж совершенно иной, пустынный и сумрачный, ирреальный, мистический, невыразимый. Вспоминаются те давние крики ворон, в том самом месте, где сидел Головин, в той самой позе вырисовывается его облик, фигура – как тайный знак, вернее, провал в еще и другое, бездонное измерение, слегка приоткрывшееся нам тогда и мимо которого больше нельзя пройти стороной. Где же теперь то измерение, та ситуация, тот трансцендентный пейзаж? Явно не в прошлом, неумолимо рассеивающимся в угасающих воспоминаниях – где-то еще… возможно, в каком-то сокрытом вневременнóм инобытии…