О, Тамбов!
(лучше дома)

Мертвые стали что-то очень громко выть... Каждый порыв ветра несет очередное их послание, и оно вот-вот дойдет до нашего разума... Но тут новый порыв уводит куда-то смысл... И мы снова сами с собой пьем черный воздух ночи, масляный воздух терпкой и томной ночи... Будто последней...

Застенок, отгораживающий нас от того мира, где крылато и мигающе крутятся вихри немого, дрожащего струной бытия, хрупок и размыт... Это бумажная сталь, закаленная лишь для робких.

Жизнью исполнено все: дрожащие веки, оговорки, невпопад сказанное сравнение, испуганные пальцы. Мы пребываем сразу в двух мирах: здесь одна плоская сложность накладывается на другую, и не пройти, потому что какая-то дрянная, нежданная, незапланированная раса закупорила все бутылки, заставила шкафами и бетонными блоками проходы; а в другом милосердно добавлено несколько бесценных измерений - черных и не таких уж и черных, но неизменно неуклонно пьяных и искренних, истово понукающих нас расширить пределы нашей пространственной компетенции...

Они изобрели маммонотеизм, и абстракция монеты стала им суррогатом плоти и власти. Их придется расчленить на множество тонких грейпфрутовых долек, отправить на берег, закопать глубоко-глубоко, чтобы они оттуда выли безжалостно и ворочаясь с боку на бок...

Кажется, происходит нечто непоправимое, и тени, и лошади лишаются надежды на пощаду. Хорошо же, если вы взялись всерьез, мы ответим вам тем же. Вы разве не знали, что мертвые давно-давно на нашей стороне? Стоит только расшифровать их писк, их внутренний зуд, их постулирующий костяную ось сновидения ледяной декрет, и траектории ваших судеб сместятся. Бесповоротно.

Много раз мы ожидали конца концов. И всякий раз сахарной истомой он наступал. О, эти необозримые просторы крохотной точки полночи! Она застывает на наших глазах, и длинные очереди световых существ совершают упоительный, утешающий демарш - крылатые солнца вертикали вдруг вытягиваются от горизонта до горизонта, а дольние ряды восходят лестницей к зениту. Созерцая это: вот как прямо и неметафорически последние становятся первыми и наоборот.

Мы несравнимо более фундаментальны, чем вы. Не стройте иллюзий - 33 эксперта (я видел их) движимы лишь дуновением кружащихся скорлуп, хотя когти их остры. Наши враги - маски мертвых, не они сами. Мертвые тяжелее и существенней, они поют песни и нервно томятся вдоль тягучих русских рек.

На нас наползает мгла. Не могу сказать, все ли вы это осознаете, и почему в полночь - когда за 40 - непроизвольно дрожат уголки век? Потому что вот она, черта, и потому что жар и жажда не могут скрыть растущей изнутри зимы.

У мертвых есть одна серьезная надежда: их численно больше, чем живых, они повсюду, и они всегда. (К тому же они более солидарны и организованны.) Более того, все живые - ходячие кандидаты в мертвые. Видимо, это их успокаивает.

Сегодня мы с ужасающей скоростью, стремглав начинаем делиться: по одну линию фронта те, кто вступил со смертью в брак; по другую - те, кто уклонился. И битва между этими полками на сей раз нешуточная.

Чтобы стряхнуть лишь по видимости живущую гадину с наших плеч, мы, русские, должны сделать совсем немного - фундаментализировать самих себя, освоить и присвоить одно забытое измерение. Наши корни уходят вглубь и вширь. Мои предки на века и в Тамбов.

О священный абсолютный Тамбов! Ноги твои в садах твоих, и перси твои накормляют стаи горячих и злых волков, розных цветастых птиц с человечьими головами, вещающих спокойно и строго... В святой карте Руси реки и трупы, луны и ледяные корки, очертания морщин стариков и припухлости дев чертят стократно сладкие знаки, которые способны свести с ума все звезды небес и самого начальника воинств. О Тамбов! Родившиеся там полны нездешних сил, их кулаки не знают покоя, и дети их выпрыгивают из утроб, чтобы дрожали и пели груды камней. Черен ты, но прекрасен, Тамбов, земля земель, новый Сион, гнездо беспощадной острой зари...

Земля наша оживит мой народ, вода рек и горечь трав, зрачки детей и стеснительные, неуклюжие плечи сторонящихся мужиков. В слове "Русь" запечатаны смерть и новый день ее, кто разгадает шифр, тот прочтет наши шаги наоборот и, как Сиф, хитростью, обманет пылающего строгого архангела: "Отец забыл сандалии под древом Жизни, позвольте, Ваше огненное величество, я отнесу их ему назад..."

Когда Бог хочет безмерно, незаслуженно, сладкой мукой наказующе одарить душу превысшей ценой, он производит ее на свет в русском человеке. И человек встает, шевелится, но совсем по-другому, совсем, совсем по-другому... Русский не русскому рознь. У нас под языком камень, а в ладони печать. И никому не разгадать, что мы понимаем, когда приходит осень и ядрышки рябины загораются в мокром, отмытом дождями саду. К нам является тогда сам Бог, что я, Сверхбог, и поучает нас нежно, по-молочному... Ведь не в буре Господь, нет, он - тихо и тайно - в русском народе, в русском - до боли, зевоты и вопля - русском человеке... И мертвые так упоенно и уверенно служат Ему вместе с пригорками и протоптанными виляющими дорожками, ветками, грустными стволами упавших от странных мыслей, роковых застывших берез...

Когда все пройдет и мы снова спрячем на антресоли елочные игрушки, и в больницу отвезут последние носилки, а молоко опять убежит и зашипит на уютной (морозным утром) плите, останется Родина и кладбище, ветер и огромная сила смерти, помещенная в него, чтобы зажигать новые и новые души, чтобы оттуда - из ветра - сыпались дети, как из изобильного дружеского мешка, чтобы чугунные рельсы новых железных дорог шептали новые мелодии, успокаивая женщину ближе к утру и мысль ближе к концу...

Мы не оставили ни единого рубежа. Того, чего мы не видим, не знаем, не помним, совсем не обязательно не существует. Все есть, и все было, лишь веселее, веселее, не все потеряно, еще далеко не все потеряно...

У метафизики нации свой маршрут. Вот ничего не происходит на поверхности, а под тонкой кромкой льда бездна зовет бездну, и водопады смыслов Твоих пробуждают сердца. Или наоборот: людей лихорадит, все бегут и вопят, а воды реального бытия неподвижны, стоят стылые - узреша Тя, узреша Тя воды и убояшася. Так и стоят - ни туда ни сюда.

Мы тянемся рукой к следующей ступени, вот-вот схватимся... А на этой ступени алмазное яйцо и отрубленная золотая кисть. Уж мы найдем им достойное применение, наизнанку вывернемся, но найдем...

Сегодня задача каждого русского - отыскать дорогу в логово своего тайного истока, спуститься к могилам, к болотам великой грусти, к темному стону глубин. Мне кажется, что-то начинает в нас шевелиться... В последние дни невидимая рука начертила на лицах русских людей пронзительно узнаваемый знак... Заметили? Мы стали кивать друг другу, даже незнакомым... Что-то произошло за эти затянутые и довольно бестолковые праздники... Что-то произошло...

У нас нет иного национального смысла, как быть сосудами предвосточного предбытийного света, света полунощного, носителями того мгновения, которое сразу после синкопы в солнечном беге, когда застывает вода. Без святой цели мы не будем жить как народ, и это постепенно становится очевидно всем: к нам не получается примазаться, в нас можно только сгинуть, как в последней пучине, ведь у нашего сердца нет пределов. А у вашего сердца они, оказывается, есть. И тут уж ничего не поделаешь.