Антон Заньковский

*Бронзовый век – золото Евразии*

В «Закате Европы» Освальд Шпенглер констатирует факт: искусство более не принадлежит внутренним возможностям эпохи – и советует направить энергию (тем, у кого она имеется) на техническое усовершенствование  цивилизации, на военное дело и политику. Культура Западного мира исчерпала свои ресурсы – таков диагноз великого мыслителя. Согласятся ли с ним современные художники, писатели, драматурги, поэты, выявляющие суть бытия эпохи с помощью художественных средств? И могут ли они возникнуть – подлинные Творцы – в мире, вдохновляющем на разрушение, а не на созидание? Наиболее прозорливые и честные замечают нотку лжи, исходящую из собственных уст, когда дело касается претенциозного высказывания, когда речь идёт к Богу и от Бога сообщается, когда в дело вступает Посредник, коего так сложно заставить внимать, – daimon. Не оскверняется ли он, родитель всякой поэтической речи, когда о своих сыновних правах заявляют выродки языка: названия технических устройств, всевозможные коммуникативные изыски или глагольные производные от оных, что в своём онтологическом регрессе от Единого в сторону prima materia побили все рекорды дробления? Что же делать, если отравлен сам воздух искусства: если структуру речи пронизали миазмы утилитаризма, если одеяния и лица людей полностью соответствуют их зоологическому самосознанию? Большой любитель созидающих душ, Старый запальщик, метавший молнии в сторону ветхих идолов, предсказывал ситуацию сегодняшнего дня:

Силы, например, которыми обусловлено искусство, могут прямо-таки вымереть; любовь ко лжи, к неточному, символическому, к упоению и экстазу может стать предметом презрения. И вообще, поскольку жизнь упорядочена в современном государстве, постольку из современности нельзя извлечь никакого мотива для поэтического творчества, и только отсталые люди будут ещё нуждаться в художественном смысле. Во всяком случае, последние будут тогда с тоской обращаться назад, к временам несовершенного государства, полуварварского общества, – к нашим временам.

Современная культура Запада выделила экстазу комнатку в нидерландской кофейне, где грошовое упоение сублимирует всё иррациональное, поэтическое. – Это мир беспрерывно трансгрессирующих обывателей, исходящих наркотической слюной в жалкий уик-энд, мечущихся от оргии к оргии в поисках дионисийского забвения, о коем они, разумеется, читали; эти жители «Страны культуры», чья тупость открывается в отсутствии когнитивного диссонанса при виде собственного отражения в барочных зеркалах дворцовых зал!  Имеет ли Россия иммунитет к этому? – вот вопрос, как сказал бы князь Мышкин. Вопрос разрешается методом географического рассмотрения: Россия имеет счастье занимать промежуточное положение между европейским dekadence и восточной немотой. Как европейцы – мы индивидуалисты, предающиеся рефлексии; как азиаты –  целое мы ставим выше его частей. Россия, ориентированная на Запад, не успев начаться, была отравлена упадничеством в культуре и марксизмом в политике: из каждого отравления мы произвели шедевр. Не говорит ли это о том, что мы являемся иным, не западным образованием? На этом настаивал и Шпенглер, не относя русскую культуру к европейской. Мы питались европейской эстетикой, традицией европейской мысли, как Япония и Китай питались индийским буддизмом, производя совершенно новую форму религиозности. Наше «упадничество» было каким-то слишком здоровым, воинственным, скифским; наше политическое упадничество – марксизм – переродилось в имперский проект. Даже феномен перестройки, крах имперской политики, можно частью списать на желание причаститься скрытой занавесом высокой культуре капиталистических врагов. Только потом выяснилось, что советская интеллигенция со своим комплексом гадкого утёнка во многом превосходила европейских и американских коллег,  но утраченного уже было не вернуть, а на смену просвещённым диссидентам пришло поколение наркоманов, проституток и тупиц, вполне соответствующих «высоким» образцам Запада.

Walter Benjamin сделал прекрасное замечание:

Маркс сказал, что революции – это локомотивы истории. Однако, может быть, всё совершенно не так. Может быть, революция – это, скорее, попытка едущих в поезде сорвать стоп-кран.

Такая позиция позволяет совершенно иначе рассмотреть роль таких личностей, как Александр Блок:  суть не в том, что поэт был представителем отмирающей дворянской культуры и совершил акт духовного самосожжения во имя «здоровой» молодой популяции молотильщиков и жниц; напротив: здоровая, пассионарная личность задохнулась в чаду политического упадничества. Блок был исполнен сил, всей душой ненавидел буржуазную, бутафорскую монархию Николая II, что подтолкнуло его к вознесению (надо сказать, не без сатанинского отчаянного задора) красного знамени, которое и являлось на тот момент квинтэссенцией западного упадничества. Вообще-то, в отношениях России с западом присутствует забавная диалектика, ведь именно «русские мальчики» являются родителями европейского нигилизма. Мы не будем выяснять, кто кого инфицировал, ведь перед нами стоит другая задача: обосновать возможность нового витка русской культуры – Бронзового века. Именно для этого мы рассмотрели генетическую независимость России от Запада. Всё, что мы считаем недостойным наших daimon-ов, является чуждым евразийскому, органическому сознанию. От этого такие писатели, как Юрий Мамлеев, склоняются к своеобычному почвенничеству и к иррациональной метафизике восточного типа.

Называя новый эон русской культуры Бронзовым веком, мы автоматически ставим его ниже предшествующих эонов – Серебряного и Золотого веков, что соответствует традиционному представлению о регрессе мирового порядка. Но, в связи с выявленными особенностями российского геополитического и культурного положения, мы имеем право и на совершенно иной взгляд: в своё время Византия не мыслила себя принципиально новым образованием, но только восточной частью Римской империи – так и Россия пока что не имеет ясного представления о масштабах своей евразийской миссии. Божественная игра, Лила (санскр.), не имеет раз и навсегда установленных правил: то, что сейчас называют культурой Возрождения, было следствием увлечения группы талантливых людей античностью. После многовекового молчания пробудились целые пласты культуры, чему споспешествовала благоприятная политическая среда при династии Медичи. Золотой и Серебряный века русской культуры были гениальным подражанием западным образцам; порой русские гении превосходили своих учителей: так Достоевский превзошел Бальзака, Пушкин – Байрона. Бронзовый век, если ему суждено состояться, не может быть рефлексией на образцы классической западной культуры. Скорее он будет черпать вдохновение на Востоке, но не так, как это делали романтики и символисты: Восток более не представляется нам экзотикой, шкатулкой с секретом; Восток – это зеркало в спальне, в котором мы должны различить своё истинное лицо. Кто знает: может быть, Бронзовый век русской культуры станет Золотым веком евразийской?