Умолкаю по поводу Иванова, хотя мне и кажется подход "эй, русский, задумайся - твои святые - не святые, твои герои - не герои, да и сам ты на самом деле не совсем русский, а пермский" регионализмом курильщика. Можно ли иначе? Можно. Например, так как любимый тем же Ивановым Семён Ульянович Ремезов или авторы жития преподобного Далмата Исетского, одного из первых сибирских святых.
Отличительная черта ремезовской историософии Сибири: русское её освоение провиденциально и не отрицает, но скорее включает в себя, "снимая" едва ли не в гегелевском смысле Сибирь нерусскую. Это не просто покорение мусульман и поганых, "проклятых безбожников" как у первого сибирского летописца Саввы Есипова. У Семёна Ремезова идеи «покорения безбожников» сменяется движением: к синтезу. Так в «Краткой Сибирской летописи (Кунгурской)» он описывает как татары на протяжении столетий наблюдали «на месте нынешнего Тобольска с его Собором и колокольней образ сияющего христианского города, парящего над землей с церквями и великим колокольным звоном». Нерусская Сибирь предвосхищает русскую, образ центра которой совпадёт с образом Нового Иерусалима.
Ермак, русский покоритель Сибири, убитый татарами - "мужествен, разумен, человечен, зрачен и всякой мудрости доволен". Идеальный воин. Но от его тела и могилы чудеса - по версии Ремезова - "действительны" только для татар: "Ермак же ваш лежит на Баишевском кладбище под сосной, и в родительские ваши дни столб огненный над ним [Ермаком], а в иные [дни] — свеча кажется татарам, а русским не кажется".
Происходит своеобразная инверсия образа, человек приходящий с войной, становится защитником. От его тела и доспехов происходят исцеления, если Аблай-хан не берет земли с его могилы, то его ждёт неуспех в войне, наконец тело Ермака похоронено в самом святом для мусульман месте, суфийском полюсе сибирской земли (Баишевская астана).
В житии Далмата Исетского мы видим нечто схожее. Сам он сын русского и татарки, который идёт пустынничать в земли своего родственника татарина Елигея. Русские лихие люди пытаются подначить Елигея убить Далмата. Однако тому является Богородица и приказывает отдать Далмату окрестные земли. Так возникает монастырь, где в качестве святынь хранят шлем и кольчугу Елигея. Интересно, что позже возникла традиция надевать этот шлем на рекрутов перед отправкой в армию. Преподобного Далмата считали покровителем и защитников военных. Как в случае Ермака тело русского воина даёт воинскую силу татарам, как и в случае шлема Илигея – татарская по происхождению (как минимум символически) броня защищает русских воинов, а земля через покровительство Богородицы переходит православным монахам.
Святые остаются святыми, а герои героями. Но они приобретают евразийское, если можно так сказать измерение, их "мифы", их "истории", "нарративы" включают, а не исключают бывший врагов, а теперь соседей - сибирских татар. Русское и тюркское становятся тесно переплетены. И, самое важное, не исключают Москву, русское единство и Православие. В этом пространстве можно вести летоисчисление от похода Ермака, видеть свой край - центром мира, но в то же время видеть в отношениях центра и регионов страны подобие небесной иерархии. "Как ангел заочно служит Богу, так и сибирцы, - пишет Ремезов, - царевы враги воюют, своею кровию очистиша землю".
