Ваня-Ванцетти

Ваня явился в первый раз, когда бить Альбину собирались девочки. Избиение должно было произойти, как всегда, в коридоре около уборной. На Альбину уже накинули одеяло и принялись тузить ее вовсю, когда чья-то сильная рука разбросала нападающих в разные стороны. Девочки едва успели распознать статного юношу со светлыми волосами и долго гадали, кто бы это мог быть. Распространился даже слух, что за Альбиной приходил ее отец, но тогда непонятно было, почему она осталась в детдоме. Ее защитник не мог быть одним из детдомовских мальчиков. Тогда его наверняка узнали бы, разве что это был новенький. Но на другой день в детдоме его никто не видел. Предполагали даже, что это старший брат Альбины, так как некоторым бросилось в глаза его сходство с ней, но тогда куда он девался?
Девочки сговорились побить Альбину за то, что она всех их пускала по ночам к себе в постель. Каждая хотела туда попасть, но каждая хотела быть единственной, Альбина же уступала всем, как будто ей все равно. Альбина не противилась ласкам, но никогда и не взвизгивала сладострастно, так что партнерша решала, что Альбина брезгует ею. Сперва девочки ревновали Альбину одна к другой и дрались из-за нее, а потом, так и не найдя этой другой, сговорились проучить сообща эту ледышку-лягушку и проучили бы, если бы не Ваня.
Впрочем, Альбина тогда еще сама не знала, как его зовут. Она попала в детдом трехлетней и там сразу невзлюбили дочь белогвардейца. Ее отец, преподаватель военной академии, в прошлом, действительно, поручик, был арестован, когда девочке едва исполнилось два с половиной года. Через несколько месяцев арестовали и ее мать. Отца вскоре расстреляли, мать пропала без вести в лагерях. Девочке в детдоме поменяли имя, фамилию и отчество. Анастасия Мстиславовна Зегзицына стала Альбиной Михайловной Зенкиной.
Воспитательницы подозревали, как девочки поступают с Альбиной, и не имели ничего против. Не она первая, не она последняя, да за всеми и не уследишь. Воспитательницы не прощали Альбине, что она шепчет про себя. С тех пор как она поступила в детдом, Альбина шептала одно и то же: «Богородице, Дево, радуйся…» Этой молитве девочку научил отец. (Недаром связи с реакционными церковниками упоминались у него в деле.) Отца Альбина не помнила, а молитву запомнила. Она начала повторять ее до того, как научилась говорить. Воспитательницы были в ужасе. Они запрещали девочке шептать про себя, высмеивали ее перед всеми, запирали в темный чулан, а она все равно шептала. Ни ночная возня под одеялом, ни побои подруг не могли отучить ее от этой дурной привычки.
Ваня появился вторично, когда Альбину собрались бить мальчики. Причина была та же: они сначала дрались из-за нее между собой, а потом решили вздуть ее сообща. Было, впрочем, и отличие. Альбина всегда уступала девочкам, но ни одному мальчику не дала. Это возмутило, прежде всего, девчонок, и они подзуживали мальчиков показать ледышке-лягушке где раки зимуют, чтобы она не задавалась. Мальчишки подкараулили Альбину там же в коридоре около уборной, но Ваня был тут как тут, и нападающим не поздоровилось. Остался открытым вопрос, не старший ли брат вступился за Альбину. Его сходство с ней не вызывало сомнений. Незнакомец отличался той же светящейся красотой, которая влекла к Альбине и мальчиков, и девочек. Когда Альбину спрашивали, кто ее заступник, она коротко отвечала: «Ваня». Больше у нее не удавалось выведать ничего.
Альбина поступила в медицинское училище и вскоре навлекла на себя неприязнь и там. Выяснилось, что она не только ходит в церковь, но и поет в церковном хоре. С ней беседовали, предупреждали ее, но Альбина упорствовала. Тогда ее исключили из училища и выселили из общежития. Это не особенно испугало Альбину У нее была работа, было где жить, а, главное, она была беременна от Вани, как она думала, а в общежитии ей все равно не позволили бы остаться с ребенком.
Альбина еще училась, когда ее рекомендовали ночной сиделкой к отставному генералу. Его разбил паралич, когда он услышал, что Берию приговорили к смертной казни. Дочь генерала должна была по роду службы ездить в длительные командировки и не могла оставлять отца одного. По-видимому, Альбину рекомендовал кто-то влиятельный, так что ее даже с занятий отпускали. Дочь генерала только обрадовалась, когда Альбина выразила готовность сидеть с больным круглосуточно, отлучаясь лишь кое-когда. Разумеется, генеральская дочь не знала, что Альбина поет в церковном хоре и встречается со своим возлюбленным.
Правда, теперь Альбина могла встречаться с ним в многокомнатной генеральской квартире, которая часто оставалась в полном ее распоряжении. Генерал не мог ни двигаться, ни говорить, но давал понять, как он привязан к Альбине. Она никогда не оставляла его надолго, особенно с тех пор, как Ваня приходил к ней в квартиру. Альбина все чаще и чаще спрашивала Ваню, что будет, когда она родит. Ваня отвечал, что все образуется.
Однажды Ваня пришел не один. С ним был коренастый парень мрачноватого вида.
— Кто это? — спросила Альбина Ваню.
— А ты не знаешь? — окрысился парень. — Не от меня, что ли, ты беременна!
— Нет, не от тебя! — отшатнулась Альбина.
— Не от меня, так от кого же? — окончательно рассвирепел парень. — Иди ты тогда…
— Будет вам! — вмешался Ваня, — После разберетесь! Ты мне лучше скажи: ты хоть знаешь, за кем ты ухаживаешь?
Альбина назвала имя, отчество и фамилию парализованного генерала.
— А ты знаешь, что он отца твоего допрашивал, пытал, под расстрел подвел?
Альбина не знала.
— Ну, так слушай! Валера с грузовиком. Мы сейчас вывезем из квартиры мебель, какую поценней, фарфор, хрусталь, меха, драгоценности. И поминай, как звали. Ты сюда больше не вернешься. Квартиру себе снимешь, может быть, дом купишь… А генерал пускай подыхает.
— Нет, нет, нет! — Альбина в ужасе замахала руками.
— Заткнись, дура! — Ваня с Валерой уже опустошали шкафы. — Это все твое, понимаешь? У отца твоего конфисковано. Грабь награбленное, или ты не слышала, что Ленин говорил?
— Ваня, как ты можешь? — всхлипнула Альбина.
— Ваня-то я Ваня, — осклабился он. — А ты полное мое имя знаешь?
— Ваня — Иван, значит, — пролепетала Альбина.
— Нет, не Иван, я Ванцетти, — расхохотался молодчик. — Ну-ка, Валера, давай кресло погрузим.
В глазах неподвижного генерала Альбина видела не столько страх, сколько гнев и настоятельное желание. Только потом Альбина сообразила: генерал указывал ей глазами на телефон. Валера с Ванцетти вернулись, и Ванцетти заглянул генералу в глаза.
— Молчит-то он молчит, — сказал Ванцетти. — А в случае чего любого из нас опознает. Ну-ка, Валера, делай, что решили.
Валера вытащил у генерала из-под головы подушку и принялся душить его. Альбина вцепилась Валере в рукав, но Ванцетти оттащил ее: «Не дури! Знаем, что делаем». Генерал захрипел, Альбина зажмурилась, а Ванцетти в это время исчез. Когда она открыла глаза, в комнате была милиция. На Валеру надели наручники. На диване лежал мертвый генерал, во дворе стоял грузовик, груженый награбленным. Улики были неопровержимы.
На следствии Валера показал, что Альбина подговорила его ограбить и убить парализованного генерала. «За отца мстила», — повторял он, и это было вполне правдоподобно. Альбина ничего не отрицала. Она боялась ненароком выдать Ваню. Чистосердечное признание Валеру не спасло. Его приговорили к расстрелу, Альбину к десяти годам лагерей.
Уже в лагере Альбина родила мальчика. В лагерном доме ребенка он опасно заболел.

Спасти его могло только редкое лекарство. Альбина умоляла врача достать лекарство, а врач только плечами пожимал. Вдруг Альбину вызвали к оперуполномоченному. Альбина вошла к нему в кабинет, подняла на него глаза и сразу узнала Ваню. Оперуполномоченный был с ней ласков, как мог быть ласков только Ваня. Он предложил Альбине сотрудничать с ним и для начала сообщить, какая заключенная с какой живет? Альбина старательно делала вид, что не узнает Ваню. Ей казалось, так надо. Сотрудничать она отказалась. Оперуполномоченный посоветовал ей подумать. За это время мальчику стало хуже. Альбина поняла: от ее решения зависит, дадут ему лекарство или нет. В густеющих сумерках Альбина бросилась к оперуполномоченному, но дорогу ей преградил тот же Ваня, только в зековской телогрейке. Альбина умоляла не задерживать ее, а Ваня упорно не давал ей проходу. Когда Альбина раскрыла рот, чтобы закричать, Ваня выхватил нож и крест-накрест полоснул ее по груди. Альбина упала в снег, обливаясь кровью. Ее отнесли в больницу. Ей смутно помнилось, что нес ее на руках чуть ли не сам Ваня. Пока она приходила в себя, сын ее умер, а у нее над грудями остался странный крестообразный шрам.
С тех пор Альбина думала только о том, кто из них Ваня, кто Ванцетти. Наверняка ножом ударил ее все-таки Ванцетти, а Ваня — вежливый, доброжелательный начальник, который спас бы ее сына, если бы она согласилась. А что если наоборот? Что если Ванцетти вербовал ее, чтобы погубить ее душу, а Ваня спас ее своим ножом от сговора с Ванцетти? Страшнее всего было думать, что Ваня и Ванцетти один и тот же. В конце концов, у Ванцетти было время поменять свою форму на зековскую телогрейку, вот он и ранил ее ножом, чтобы мальчик умер. А что если оперуполномоченный и зек с ножом — тот же Ваня? Но тут мысли Альбины начинали путаться, и она кусала себе губы, чтобы не зарыдать в голос.
Ваня-Ванцетти попадался ей в лагере на каждом шагу. То это был начальник, то заключенный, и, наконец, Альбина решила всегда вести себя так, как будто это Ванцетти. Ей не хотелось думать, что Ваня в лагере. Конечно, он ждет ее на воле. Иначе зачем жить? А если это все-таки Ваня, он поймет и простит. Альбине стало легче, когда она так решила. А еще она убедилась, как помогают ей молитвы и церковные песнопения, которым она научилась в хоре. Альбина пела их вполголоса, а иногда и в полный голос, и они действовали не только на подруг по заключению, но и на лагерное начальство. Правда, кое-кого они приводили в ярость, и однажды ее даже посадили в карцер за религиозную пропаганду, но она пела и там, и вскоре ее выпустили.
Альбине исполнилось двадцать девять лет, когда она отбыла свой срок. Начальство осведомилось, куда она собирается ехать после того, как освободится, и Альбина назвала Ялту. Незадолго до ареста Ваня сообщил ей, будто там живет ее тетка. Альбина даже написала ей письмо. Ответа то ли не было, то ли Альбина не успела его получить, а в лагерь некому было его переслать. Но все десять лет Альбина помнила ялтинский адрес. Может быть, ей просто хотелось на юг после ледяного ветра на общих работах и ночей в бараке, где не согреешься в одиночку, а подруг под одеяло она к себе больше не пускала. Однако и зимняя Ялта встретила ее если не ледяным, то все-таки пронзительным ветром с моря и косым холодным дождем. Дом, где якобы жила тетка, давно снесли, и никто из соседей не помнил ничего хотя бы отдаленно похожего на теткину фамилию. Дешевый ночлег зимой в Ялте найти было нетрудно, и Альбина прожила в городе несколько дней, пока не спохватилась: чего она, собственно, ищет, чего ждет в чужом городе? На вокзале в Симферополе оказалось, что денег на билет до Москвы ей не хватает. Альбину научили, как поступить. Она обратилась к проводнику московского поезда, и тот впустил ее в свое купе, Заполночь проводник решительно задрал ей подол. Альбина с трудом вырвалась и выбежала в коридор. Звать на помощь она не могла. В лучшем случае ее выбросили бы из поезда на первой же остановке, но могли и арестовать. У нее даже паспорта не было, только справка об освобождении. Альбина бежала по коридорам из вагона в вагон, но проводник не отставал. Она уже не сомневалась: проводник был Ванцетти. Альбина распахнула дверь на улицу. Крымский дождь давно сменился непроглядной российской метелью. Альбина бросилась в эту клубящуюся белую муть и, ударившись о шпалы, покатилась вниз по насыпи.
Альбина потеряла сознание от острой боли в боку, но вскоре очнулась от холода. Холод был страшнее боли. Альбина попыталась ползти и заползла в какой-то туннель. Сразу стало теплее. Боль утихла, а главное, впереди забрезжило светлое пятно. Альбина не могла понять, она ли ползет навстречу пятну, пятно ли надвигается на нее. Пятно приближалось, росло на глазах, и вдруг из пятна к ней рванулся светящийся, фосфоресцирующий Ванцетти. «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его», — только и успела выдохнуть Альбина. Ванцетти исчез, исчез туннель, и она снова лежала на снегу не в силах пошевелиться от боли и холода.
Утром Альбину доставили в больницу. У нее был перелом трех ребер, сотрясение мозга и воспаление легких. Не столько врачи, сколько сердобольная медсестра выходила ее, поставила на ноги и дала денег на билет до Москвы. К счастью, Альбина приехала в Москву весной, когда было уже тепло. Ранним утром Альбина отправилась прямо в церковь, где когда-то пела в хоре.
Альбина забыла, что прошло десять лет. Она была уверена, что в церкви ее вес еще помнят, но ее не помнил никто. Молодой регент нуждался в клирошанках. Они у него то и дело прихварывали. Регент позволил Альбине спеть на пробу, и ее страдальческое сопрано задало тон в хоре. Альбина не потеряла голоса в лагере. Ее пение умилило молящихся. Регент после литургии дал ей десятку, и она пообедала в ближайшей столовой. Альбина переночевала па вокзале и утром опять пришла в церковь. Число молящихся заметно возросло и возрастало изо дня в день. Все больше народу приходило послушать ангелоподобное пение Альбины.
Регент спросил, где она живет. Альбина призналась, что ночует на вокзале. Регент пригласил ее к себе, и она покорно пошла с ним, уверенная, что в церкви не может подстерегать ее ничего дурного.
Регент привел ее в двухкомнатную квартиру и пригласил переночевать. Альбина с наслаждением приняла ванну, легла, заснула и под утро проснулась в объятиях регента. На этот раз ей вырваться не удалось. Регент насиловал ее уверенно и со знанием дела, как за десять лет не удалось ни одному лагерному уголовнику или охраннику. Он наслаждался содроганиями Альбины, хотя содрогалась она не от оргазма, а от отвращения, узнав ненавистного Ванцетти.
Больше всего Альбина боялась, что Ванцетти не выпустит ее из квартиры, но он даже позволил ей взять ее обшарпанный чемодан. Ванцетти как будто направлялся на службу в церковь, но по дороге Альбина отстала от него, спрятавшись в подворотне, а он не обратил на это особенного внимания. Альбина думала, куда ей теперь идти. В глазах людей она беспаспортная преступница, только что отбывшая лагерный срок за соучастие в грабеже и убийстве. У нее нет ни родных, ни знакомых, Ваня, конечно, забыл ее и не знает, где она. Альбина беспомощно оглядывалась по сторонам, и в этот миг подошла к пей женщина в черном, еще не старая на вид.
— Виталия, — представилась она. — Я слышала вас в церкви. Вы чудно поете. Не понимаю только, зачем вы поете там.
— А где же мне петь? — искренне удивилась Альбина.
— Только не там. Разве можно ходить туда, где бывают бесы?
— Бесы? — содрогнулась Альбина.
— Конечно, мужчины — это бесы. Только женщины — ангелы.
— Куда же деваться?
— Я из ангельской обители. Хотите, поедем со мной.
Машиной правила сама Виталия. Она увезла Альбину за город, где в перелеске за глухим забором высилась уединенная дача. На даче жили одни женщины. Их было довольно много, трудно сказать, сколько. Они ютились по нескольку в каждой комнате. Им приходилось еще и потесниться, когда приезжали гостьи из города, но Альбина уже заметила: они предпочитают спать по двое в одной постели. Альбине отвели отдельную клетушку. Вечером в большой комнате зажгли свечи, и Виталия велела Альбине петь. Альбина пела церковные песнопения на церковный лад и удивлялась про себя: они звучали как-то не так, искаженно. Голос не слушался ее, но она утешалась мыслью: здесь одни женщины, здесь Ванцетти быть не может. Ночью Виталия пришла к ней в клетушку и шмыгнула под одеяло. Альбина испуганно отстранилась.
— Когда из мертвых воскреснут, ни женятся, ни посягают, — шептала Виталия, — но суть яко ангелы на небесах. Хочешь, я покажу тебе, как это делают ангелы на небесах.
Оказывается, ангелы на небесах делали то же, что и девчонки в детдоме. Вообще, ангельская обитель все больше напоминала Альбине детдом. Ей даже казалось, что она узнает своих повзрослевших подруг среди обитательниц и приезжих. Проходя по комнатам, Альбина невольно ежилась, ожидая, не начали бы ее бить. К ней льнули в каждом углу, пожирали ее глазами, когда она пела, и Альбина не знала, куда деваться. То одна, то другая приезжая ночевала с ней в одной постели, и Альбина видела, как Виталия берет с них деньги. Однажды ночью к Альбине снова пришла Виталия. Ласки ее становились все более жесткими, все более требовательными, и вдруг Альбина увидела похотливый оскал Ванцетти. Это он лежал с ней в постели. Альбина вскочила, кое-как оделась, собрала свой жалкий чемоданчик. Ее никто не удерживал. Даже калитка была отперта.
Альбина стояла на шоссе и не знала, куда идти, вправо или влево. На рассвете около нее резко затормозила машина. «Не иначе как Ванцетти», — подумала беглянка и бросилась в кусты. Когда она снова вышла на шоссе, машина сразу же настигла ее. Деваться было некуда, даже если за рулем Ванцетти. «До станции далеко, — сказал водитель. — Одна вы все равно не доберетесь. Куда вас отвезти?» «Куда-нибудь в церковь», — ответила Альбина, притулившись на заднем сидении.
Водитель высадил Альбину около церкви и не простившись, не выслушав благодарности, уехал. Альбина решила отстоять обедню, а потом попроситься в певчие. Пока шла служба, Альбина подпевала хору, и звук ее голоса, как всегда, восхитил и умилил молящихся. Альбина не успела подойти к регенту. К ней обратился стройный человек с белокурой бородкой и предложил сниматься в кино.
Известный актер и режиссер Валерьян Юмов работал над фильмом «Сказание о Петре и Февронии». Он ставил этот фильм и взял себе роль князя Петра. Князь Петр должен был убить змея, принявшего облик его брата. Князь то принимал брата за змея, то змея за брата, а когда с Божьей помощью совершил свой подвиг, нечистая кровь змея обрызгала его, и он весь покрылся струпьями. Его исцелила Феврония, и князь женился на ней, но боярские жены отказались повиноваться знахарке-простолюдинке и потребовали, чтобы князь удалил ее со двора, а князь удалился с нею сам и вернулся с нею же, когда у него попросили прощения и призвали назад, чтобы предотвратить начавшуюся без него смуту Князь и княгиня завещали похоронить себя в одном гробу, и, когда их после смерти разлучили, как принявших постриг, отдельные гробницы опустели, а они оказались все-таки в одном гробу и были так похоронены. Сначала Альбина должна была играть эпизодическую роль одной из боярских жен, но через несколько дней Валерьян поручил ей роль самой Февронии.
Валерьян выхлопотал ей паспорт, добился временной прописки в общежитии, хотя поселил он ее в комнатушке при киностудии. Находили, что Альбина играет Февронию несколько статично, злоупотребляя внешними данными и голосом, но никто не знал, как играть иначе. Светящаяся красота Альбины распространялась на весь фильм, так что даже змей начинал светиться. Князь Петр менялся на глазах, В игре Валерьяна властно брало верх что-то невиданное, неправдоподобно личное. Но фильм так и не вышел на экран, потому что исполнитель главной роли скоропостижно умер.
Говорили, что в его смерти виновата Альбина. Валерьян будто бы несколько раз объяснялся ей в любви, умолял выйти за него замуж, а она только отрицательно качала головой, но когда он умер от разрыва сердца во время съемки, ушла с площадки, вытирая слезы краешком февроньиного платка.
Альбине больше делать было нечего на киностудии, но никто не отважился выселить ее из комнатушки. Незаметно для всех бывшая Феврония взяла на себя обязанности уборщицы. Ее то и дело приглашали сниматься в новых фильмах, но она соглашалась только тогда, когда нужно было спеть что-нибудь церковное.
На киностудию пришел новый директор и почему-то сразу обратил внимание на уборщицу, занимавшую служебное помещение. Ему объясняли: это в память о Валерьяне Юмо-ве. Директор возразил, что память известного актера и режиссера заслуживает другого увековечения, а уборщице следует переселиться по местожительству. Между тем в общежитии Альбина была именно прописана, с условием, что жить она там не будет. Директор вызвал Альбину к себе и предложил освободить служебное помещение. «Я вас не увольняю, отнюдь, — успокоил уборщицу директор. — Чтобы вы так не думали, я даже прошу вас вымыть окно у меня в кабинете». Альбина безропотно сходила за ведром и тряпкой и принялась за дело. Альбина стояла на подоконнике, когда ее окликнул мужской голос. Альбина обернулась и отпрянула: с распростертыми объятьями на нее надвигался Ванцетти.
Альбина падала с шестого этажа. Она смутно припоминала потом: кто-то поймал ее в воздухе и погрузил в широкую черную трубу, похожую на канализационную. Световое пятно было тут как тут. И здесь раскрывал ей объятия тот же Ванцетти. Задыхаясь, Альбина попыталась крикнуть: «Сгинь! Сгинь! Сгинь! Аминь! Аминь! Аминь!» Световое пятно взорвалось у нее в мозгу.
Скорая помощь случилась поблизости, и Альбину отвезли не в морг, а в клинику, где подвизался епископ-хирург, уже при жизни имевший репутацию чудотворца. Репутация подтвердилась. Через полгода Альбина начала ходить по своей палате, а потом и по всей клинике, где она и осталась: идти ей было некуда. По распоряжению епископа-хирурга ей отгородили угол в одном из кабинетов, где поставили койку. Впрочем, на эту койку она почти никогда не ложилась. Альбина вернулась к тому, с чего она начинала свою трудовую жизнь. Ни одна сиделка не могла сравниться с ней, когда надо было выхаживать умирающего. Светящаяся красота Альбины осталась при ней, и казалось, она отпугивает смерть. Чудом возвращенные к жизни нередко объяснялись ей в любви, но она снова и снова отрицательно качала головой.
Голос также не изменил ей. Епископ-хирург возил ее на своей машине в храм, где он служил, и церковный хор бывал преображен пением Альбины. По благословению епископа-хирурга она пела и в больничных палатах. Говорят, многие исцелялись от ее голоса.
При этом больничный персонал не переставал шушукаться, будто Альбина не в себе. Епископа-хирурга она невзначай называла Ваней, правда, и он сам с шутливой серьезностью величал ее Анастасией Мстиславовной. До встречи с епископом-хирургом Альбину не допускали до причастия на том основании, что Альбина — имя неправославное и, стало быть, она не крещена. Альбина же доказывала, что она крещена, хотя и не помнит своего крестного имени, и отказывалась креститься вторично. «Она права, — сказал епископ-хирург, — я сам крестил ее. Вскоре после ее рождения генерал Зегзицын встретил меня на улице и позвал крестить дочку. Я и нарек ее Анастасией. В роду Зегзицыных все князья Мстиславы, а все княжны Анастасии».
Одна только Тонька ненавидела Альбину. Тонька не позволяла называть себя Тонечкой или Тоней. «Я Тонька», — гордо настаивала она. Тонька всю жизнь мыкалась по лагерям. Ей сократили срок, убедившись, что у нее рак. Епископ-хирург сделал ей операцию, но сразу же обнаружились метастазы.
При виде Альбины Тонька разражалась целым потоком матерной брани, но Альбина настаивала на том, что ухаживать за Тонькой будет она и никто другой. Однажды Тонька вроде бы утихомирилась. Она жалобно попросила у соседки по больничной койке бутылку из-под минеральной воды. «Какой-нибудь цветочек в нее поставлю», — бормотала Тонька. Правда, бутылку она тут же разбила. Когда Альбина пришла подбирать осколки, Тонька потянула ее к себе и зашептала: «Я тебя сразу узнала, стерва ты поганая. Это ты моего Валерку закадрила, ты его под вышку подвела. Вот я подыхаю, а тебе хоть бы что… Думаешь, так и будешь ходить, красоваться? Нет, извини-подвинься, сука!» Горлышком от бутылки Тонька перерезала Альбине горло. Альбина упала на пол, захлебываясь кровью.
Никакого темного коридора больше не было. Альбина попала в светлую полосу Такие полосы бывают видны на небе, когда идет дождь и светит солнце. Альбина не то скользила, не то плыла, не то летела, и ей навстречу летел, плыл, скользил Ваня. В этом не было никаких сомнений.
— Ваня! — воскликнула Альбина. — Наконец-то! Ты вернулся. Слава Богу!
— А я никогда не покидал тебя.
— Нет, покидал, покидал… Это он никогда не покидал меня.
— И он, и я. Мы же с ним ангелы, Только он черный, а я светлый.
— Что же ты, светлый, не прогнал его?
— Прогнать его могла только ты. А ты влюбилась в него.
— Не в него, а в тебя, в тебя, в тебя…
— Тебя обижали, и я пожалел тебя. А ты, дурочка, влюбилась в меня, влюбилась в своего ангела, как будто я человек… Он и воспользовался этим.
— Сыночек-то мой… неужели от него?
— Нет, не от него. От Валеры.
— Да ведь я Валеру знать не знала.
— Он прельстил его твоим обликом, оплодотворил тебя его семенем. Ему это ничего не стоит, Виталию-то помнишь?
— Где же ты-то был?
— С тобой, всегда с тобой. Я тебя оградил кровавым крестом. Когда бы не я, ты бы так и принимала его за меня. И он бы тебя давно уволок. Природа-то у него со мной одна.
— Как же мы теперь с тобой будем? Яко ангелы на небесах…
— А вот увидишь…
И свет слился со светом в блаженном смехе.