Н.А. Криничная
На Русском Севере зафиксированы мифологические рассказы о неких
водяных коровах. Они выходят из глубин реки / озера / океана на остров
или берег, пасутся на заливных лугах, а при появлении человека вновь
скрываются в пучинах водоема. По иной, более редкой, версии, в воде
обитают мифические кони. Иногда они обнаруживаются на мосту, от-
куда с приближением людей бросаются прямо в воду. В глубинах озер
эта невидимая конница дает о себе знать топотом копыт. Аналогичные
водяные существа есть и в сказке, где, к примеру, чудесная кобылица,
выйдя в самую полночь из глубины всколыхнувшегося моря, вместо
того чтобы пастись на лугах, подбегает к первому попавшемуся стогу
и принимается пожирать сено.
Подобный сюжет известен не только русской, но и другим славянским
традициям. У балканских славян в нем фигурируют преимущественно
водяные быки. Этот сюжет знаком и западноевропейским этнокультур-
ным традициям, например, шотландской, где изображаются и водяные
коровы, и водяные быки. Близким аналогом севернорусской бывальщи-
не служит мифологический рассказ, зафиксированный в соседствую-
щих финно-угорских традициях: карельской, вепсской, финской, коми.
Обозначенный нарратив, несомненно, носит универсальный ха-
рактер. Он проявляется и в интересующих нас севернорусских ми-
фологических рассказах, обнаруживая признаки генетического и ти-
пологического сходства с другими этнокультурными традициями, где
и зафиксирован.
Сюжет «Водяные коровы» не был объектом текстологического ана-
лиза. Ранее его отчасти коснулась И.М. Денисова, изучая вопрос об
отождествлении крупного копытного животного с водами [1]. Однако
в целом данный фольклорный сюжет как таковой остается неисследо-
ванным. В предпринимаемых нами изысканиях на основе текстологи-
ческого анализа всех имеющихся в нашем распоряжении вариантов мы
предполагаем выявить истоки данного сюжета. Эти истоки мы видим
в космологических представлениях, связанных с зооморфным демиур-
гом, коровой-землей и изначальными водами.
Факты появления мифических коров из вод, согласно быличкам и бы-
вальщинам, достаточно уникальны, что определяется синонимичными
между собой словами: однажды, раз случилось. Причем обычно они
не содержат никакой конкретизации. Вместе с тем характерно, что и в
севернорусской, и в славянской традициях водяные коровы или водя-
ные быки выходят из озер, прудов, рек обычно летом, в теплые летние
ночи. А лето символизирует тепло и свет, без которых невозможна жизнь
на земле. Именно они преодолевают мрак и холод ночи, ассоциируемой
с предбытием: «Посредине этого озера есть островок, куда в теплые лет-
ние ночи выходят из воды четыре коровы» [2].
Наименований водоемов, где происходит эта мистерия, в мифологи-
ческих рассказах не приводится. И все же предполагается, что это свой,
местный водоем, расположенный неподалеку от деревни, где жил или
живет очевидец сверхъестественного происшествия: «Вблизи от Мег-
ры есть маленькое круглое озеро, дна которого, по уверению крестьян,
никак нельзя измерить» [Там же]. Глубина подобных озер не поддается
определению в обыденных категориях. Ведь речь здесь идет не просто
о реальной глубине реальных озер. Бездонные водоемы служат, по сути,
метафорой самой бездны, имеющей бинарную символику [3]. Это точка,
«откуда все происходит, а с другой стороны, место, куда все возвраща-
ется» [4]. Озеро, из которого выходят коровы, не только бездонное, но
и круглое. Изображение такого водоема некими неисповедимыми путя-
ми соотносится с представлениями о первозданных водах с островком
посередине: «Около Мегры есть небольшое круглое озеро, а посередине
островок. На этот островок летом из воды выходят четыре коровы» [5].
Само определение круглое, которым характеризуются сакральные
озера (в их числе и легендарный Светлояр), актуализирует представ-
ления о совершенных формах, таящих в себе мистический смысл [3].
Магический круг призван и в данном случае разграничить два разно-
родных пространства, одно из которых заключено в самом круге, а дру-
гое находится за его пределами. Это знак присутствия в сиюминутной
обыденности иного, сакрального пространства. Такое пространство
существовало с «начала времен», когда мирозданию еще только пред-
стояло возникнуть из первородных вод. Если воды символизируют пер-
воэлемент Вселенной, равно как и предшествующий творению хаос, то
округлость водоема связана с представлениями о космосе как проявле-
нии формы, в которой смыкаются начало и конец сущего. Островок же,
возникший посредине круглого озера, знаменует собой зачаток земли,
имеющий потенцию к разрастанию, а впоследствии – к периодическому
возрождению, обновлению. Подобное возрождение, обновление стиму-
лируется в мифологии посредством регулярно повторяющихся репре-
зентаций творения, обусловленных обычаем и ритуалом.
Заметим, что островок на озере, на который выходят водяные коро-
вы, эквивалентен камню на пожне: людям он показывается то огромным
камнем, то коровой. В быличках подобная мифологема в значительной
мере обытовлена. В поисках пропавшей животины хозяева бродят во-
круг камня, иногда даже сидят на нем, но так и не обнаруживают своей
коровы. И лишь спустя какое-то время ее именно здесь и находят: «Это
ведь не камень был, а телка» [6]. Такая взаимозамена и взаимопревраще-
ние обеих соотнесенных друг с другом составляющих свидетельствует
об их изначальном синкретизме, воплощенном в образе коровы-камня
либо коня-камня (последнее чаще встречается в преданиях). В подобном
образе причудливо совмещены и творец мироздания, и объект творения.
Иначе говоря, первозданная земля (камень, остров-камень, остров)
отождествляется с крупным копытным, в данном случае – с коровой.
Как заметил В.Н. Топоров, именно копытные символизируют землю,
тогда как птицы – верхний, а рептилии – нижний мир [7]. Об олицет-
ворении земли в виде крупного копытного животного, имеющем место
и в русской мифологии, убедительно пишет И.М. Денисова [8]. Такие
представления уходят своими корнями в глубокую древность. Они об-
наруживаются, к примеру, в мифах древней Индии, согласно которым
земля, спасаясь от преследования, превращается в корову.
Зооморфный персонаж, появившийся на островке посреди вод, это
обычно не кто иной, как демиург. В этом свете и корова, вышедшая из
круглого бездонного озера на островок, также осмысляется в качестве
творца земли и – шире – Вселенной. Правда, в некоторых вариантах
рассматриваемого сюжета корова появляется не на острове, а на берегу
(возможно, на мысу) водоема. Подобная взаимозаменяемость не случай-
на. Ведь берег – это самая ближняя точка на пути из водоема к суше,
земле, ойкумене. Более того, согласно этимологическим разысканиям,
с понятием «берег» первоначально были связаны представления о «воз-
вышении, высоте», затем о горе, гористом береге (ср. с нем. Berg). С дру-
гой стороны, и остров является своего рода горой, а точнее, вершиной
подводной горы. Тождеством осмысления этих топосов обусловлена их
взаимозаменяемость. Она проявляется и в рассматриваемом сюжете.
Как повествуется в анализируемом мифологическом рассказе, «целое
стадо бурого скота» пасется не просто у воды, а выше по реке, то есть
ближе к истоку, соотнесенному с верхним миром. Причем в данном ва-
рианте оно пасется у «мукомольни» – мельницы [9]. Мельничное же
колесо приводит воды в движение, без которого нет творения: «Движе-
ние, реальное и метафорическое, актуализирует модель мира, обеспе-
чивает ее функционирование во времени и пространстве» [10]. Причем
движение является «основоположной семантической категорией архе-
типической модели мира» [Там же]. В этом свете мельничное колесо
символизирует возникновение времени, пространства и судьбы (колесо
Фортуны). Близким аналогом мельничному колесу служит колесница.
Это может быть, к примеру, колесница Посейдона, запряженная длин-
ногривыми конями: в ней он мчится по темно-синим бурливым волнам
моря [11].
Число коров, выходящих из воды на остров либо на берег, оказывает-
ся разным. Иногда их четыре. В этом числе содержится символика про-
странственно-временной структуры Вселенной: имеется в виду прежде
всего горизонтальное развертывание пространства, определяемое четы-
рехчастной моделью мироздания. Важнейшими составляющими такой
модели являются четыре стороны света: север, юг, запад, восток. В ар-
хаических традициях (вероятно, и в нашем случае) они обнаруживают
тенденцию к персонификации. Впрочем, число «четыре» в мифологиче-
ской картине мира служит определением и темпоральных параметров,
неотделимых от пространственных: четыре времени года, четыре части
суток и пр. Однако в большинстве вариантов водяных коров целое ста-
до. Подобного рода множественность, по сути, служит проявлением
единичности. Не случайно в руках крестьянина из всего стада обычно
оказывается лишь одна корова. Каждая из них в отдельности, как и в со-
вокупности с другими, наделяется определенным набором признаков.
Водяная корова не только в русской, но и в других этнокультурных
традициях изображается бурой, редко – черной масти. В коми мифоло-
гических рассказах на берегу озера Лывина пасутся красно-белые, чер-
но-белые кони. Будучи производным, бурый цвет, на наш взгляд, служит
рационализированным выражением красного цвета, который в данном
мифологическом контексте символизирует жизнь. С определением кра-
сный связаны кресати, кресити, то есть «высекать искру или огонь,
загораться, возжигать, оживлять, воскресать». Причем первоначально
крес обозначало «возрождение, летний солнцеворот, купальский огонь»
[12]. По своей семантике близка к бурой красно-белая масть, поскольку
красный и белый цвета в некоторых случаях имеют одинаковую симво-
лику. В то же время красно-белая, а тем более черно-белая масть могут
означать противопоставление жизни и смерти, «того» и «этого» миров,
равно как и противопоставление светлого и темного начал в самом бы-
тии. Иногда водяные коровы изображаются пестрыми, то есть покры-
тыми разноцветными пятнами, разными по форме и величине. Иначе
говоря, шкура этих чудесных животных состоит из шерстинок разного
цвета, что служит символом многообразия заключенной в них потенции.
Шерсть мифического копытного лоснится, блестит, что свидетельст-
вует о его сакральности, насыщенности жизненной силой. Характерно,
что водяная корова обычно комолая, то есть безрогая. Данный устойчи-
вый признак заставляет нас предположить, что корова в этом космого-
ническом мифе вытеснила свою архаическую предшественницу – сам-
ку лося. Не случайно в некоторых архаических традициях (например,
в эвенкийской) в виде огромной лосихи представлялась сама хозяйка
Вселенной [13].
Остальные признаки водяной коровы: большая, чрезвычайно боль-
шая, рослая, тучная, гладкая, очень сытая и непременно дойная – опре-
деляют ее как средоточие обилия и плодородия. Продуцирующая сила
водяной коровы, согласно народным верованиям, заключена в ее шер-
сти-шкуре, каждая шерстинка которой может превратиться в животное
соответствующего вида. И поэтому, когда водяную корову, добытую кре-
стьянином, зарезали, именно шкура чудесного животного загадочным
образом исчезла. Эту шкуру унес ее «хозяин» – неведомый пришелец
из «круглого озера» [2; 5]. Иначе говоря, она возвращается в бездонный
водоем, где скрыты все начала и концы сущего.
В одном из вариантов коров, выходящих из озера, сопровождает чу-
десная доильщица, которая всякий раз исчезает вместе с ними в глуби-
нах вод [14]. Совершенно очевидно, что этот женский персонаж появля-
ется не для обычного доения. И не просто для молока предназначается
золотой подойник, наделенный сверхъестественными свойствами: он не
тонет в воде, однако при попытке человека завладеть им вмиг скрывает-
ся в глубинах озера. Золотой подойник уподобляется «зачарованному»
кладу, в котором заключена магическая сила его владельца. По словам
одного странника, лишь тот, кто завладеет таким подойником, поймает
и самих коров [15]. Неудивительно, что его содержимым может быть
только волшебное молоко: «Корова создала при своем рождении этот
мир, когда выдоила свое молоко» (Ригведа. X. 61).Тем самым корова
изображается здесь как создательница Вселенной. В этом контексте
и доильщица, упоминаемая в севернорусской бывальщине, отождеств-
ляется с чудесной коровой. Молоко же, для которого и был предназна-
чен золотой подойник, в силу определенной семантики золота должно
обеспечить долголетие и бессмертие.
В севернорусских бывальщинах водяная корова, которой удалось за-
владеть одному крестьянину, «никогда не переводилась», а ее приплод
якобы и сейчас еще живет в деревне. Образ никогда не убывающего оби-
лия (неразменный рубль, неубывающие хлеб или рулон полотна) в дан-
ном случае отчасти уже обытовлен и рационализирован: «И была она
сытее, круглее и молочнее всех соседских коров» [16]; «Молока они (две
коровы. – Н.К.) давали по два ведра на удой» [2] или же «давали мужику
по два ведра в день молока» [5]. Но и этого, как выясняется, оказалось
достаточно, чтобы воспринимать пойманное чудесное животное в каче-
стве коровы изобилия. Впрочем, такое изобилие не выходит за пределы
крестьянского достатка: «и мужик разбогател».
В дошедшей до нас севернорусской традиции водяные коровы фигу-
рируют уже не сами по себе: теперь они лишь атрибуты мифического
существа, связанного с водой. Но именно в этих атрибутах как раз и за-
ключена изначальная зооморфная сущность антропоморфизированно-
го персонажа, соотнесенного с чудесными коровами. Их мифическим
владельцем выступает водяной, который часто низведен до уровня не-
чистой силы – черта. Однако и в том и в другом качестве дух-«хозяин»
воды удерживает за собой некогда присущие ему зооморфные призна-
ки: появляется в виде коровы или лошади, имеет коровье брюхо, коро-
вьи или лошадиные ноги, коровий хвост, рога, плывет как корова и т.д.
То же приписывается и женским мифическим существам, связанным
с водой, – русалкам, водяницам, равно как и их славянским аналогам.
В числе характерных для этих персонажей признаков – способность
обернуться коровой, лошадью, увести стадо, отобрать молоко у коров,
постоянная «молочность», аномально большие груди, отвисшие до са-
мых колен и напоминающие вымя, коровьи или ослиные копыта, кон-
ский хвост вместо волос и пр. [17].
Из сказанного следует, что архаическим предшественником водяно-
го/водяницы/русалки в данном случае был зооморфный демиург (здесь:
крупное копытное животное), соотнесенный с изначальными мировыми
водами и первозданной землей. В поздней традиции сущность этого уже
антропоморфизированного персонажа воплотилась в его зооморфных
атрибутах – в водяных коровах либо в приравненных к ним мифических
копытных животных.
Вместе с тем водяной/водяница/русалка наследует от своих архаиче-
ских предшественников и функцию творения. Так, в одном из вариантов
водяниха-девка, выгнав чудесных коров для пастьбы из воды на берег
озера и наблюдая за ними, расчесывает волосы. Посредством таких ма-
нипуляций она творит мироздание, уподобляясь мифическим пряхам,
имеющим дело с прядением шерсти [18].
Как повествуется в рассматриваемой бывальщине, мифическая
пастьба водяных коров длится до тех пор, пока к ним не приблизится
человек. Несмотря на то что действие, изображаемое в этом наррати-
ве, происходит в «начале времен», рассказчики неизменно помещают
очевидца происшествия в свое либо не в столь отдаленное время: они
рассматривают происходящее как очередную репрезентацию акта со-
творения Вселенной. При попытке человека приблизиться к вышедшим
из воды коровам озеро проявляет признаки живого существа: оно «ужа-
сно взволновалось», из его глубин послышался свист. По этому сигналу
коровы немедля бросаются в воду. В одном из вариантов мифический
хозяин вод и водяного стада представлен своим метонимическим эк-
вивалентом, свидетельствующим о его зооантропоморфной сущности:
«〈…〉 и из воды вдруг высунулась большая, покрытая черною шерстью
рука» [19] – и эта рука ухватилась за борт лодки, где сидели очевид-
цы происшествия. Однако чаще хозяин мифического стада уже антро-
поморфизирован. Заметив приближающуюся опасность, водяной/черт
начинает спешно загонять скот в озеро, подобно тому, как это делает
в аналогичной ситуации рачительный крестьянин, загоняя домашнюю
животину в хлев.
Мифическая пастьба имеет магический смысл. Земля, а точнее ее
первые островки, покрывается растительностью, оттого что вышедшей
из воды корове надо где-то пастись (ведь дело происходит летом). Иног-
да космогонический миф как бы запечатлевает тот момент, когда земля
в виде маленького островка суши («коча») еще не до конца выступила
из воды. Коровы ходят по этому «кочу», грузнут по самую морду, но не
тонут [20]. Мало того, островок-«коч» еще не закрепился в мироздании,
дрейфуя между берегом и серединой озера, где чаще всего отводится
место мировому древу, соединяющему миры. Для архаического миро-
восприятия нередко характерна обратная причинно-следственная связь.
Водяная корова осмысляется как персонификация причины, обуслов-
ливающей появление земли/суши. А возникновение этой земли/суши
представлено как следствие выхода водяной коровы из глубин, прирав-
ненных к первозданной водной стихии. Причем причина и следствие
совмещаются, сообразуясь с пространственно-временными параметра-
ми, востребованными самим актом творения. Применительно к нашему
сюжету это означает, что земля, покрытая зеленой травой, появится тог-
да, когда на ней начнут пастись чудесные, вышедшие из воды коровы.
Появление человека у озера в момент сотворения либо перевоссозда-
ния мира приходится, надо полагать, на неурочное время. В результате
течение магического процесса нарушается. Коровы, которые одновре-
менно и творят, и персонифицируют землю, где они пасутся, вынужде-
ны скрыться в глубинах вод, откуда они вышли. Круг замыкается, конец
совмещается с началом, чтобы творение могло в очередной раз повто-
риться в том виде, в каком оно происходило изначально. Магической
пастьбой всякий раз воспроизводится сотворение мира либо перевоссо-
здание одряхлевшего космоса.
