Глава вторая

– Я – Ю Чин. Ты права, дочь моя, – тот самый мужской голос, который она слышала в мягкой полудреме.
Она попыталась встать, но – внезапно ощутив слабость – снова опустилась на постель. Он сказал:
– Ночь и день, и еще ночь и часть дня ты спала, – сказал Ю Чин. – Теперь тебе нужно поесть.

По-английски он говорил медленно, подолгу подбирая слова...
Он хлопнул в ладоши, и мимо зеленого сосуда скользнула сквозь столбы солнечного света женщина. Так же, как и он, лишенная возраста, с широким умным лицом и большими раскосыми черными глазами, добрыми и очень мудрыми. Халат прикрывал от полной груди и до колен ее сильное, крепкое, смуглое, как будто вырезанное из дерева, тело. В руках у нее был поднос, на нем чашка дымящейся похлебки и овсяной хлеб.
Женщина села рядом с Джин Мередит, подняла ее голову, прислонила к своей полной груди и начала кормить, как ребенка. Джин заметила, что сама она обнажена, на ней
только тонкая рубашка из мягкого голубого шелка с серебристым символом лисы.
Священник кивнул, глаза его улыбались.
– Фьен-ви будет ухаживать за тобой. Скоро ты окрепнешь. Я вернусь. И мы поговорим.

Он вышел в широкие двери. Женщина скормила ей похлебку и хлеб. Потом ушла и вернулась с бронзовыми бутылками, в которых плескалась горячая и холодная вода. Она раздела Джин, вымыла, вытерла, снова облачила в свежую серебристо-голубую рубашку, обула ноги в сандалии... Трижды Джин пыталась, заговорить с ней, но женщина только качала головой и бормотала на каком-то диалекте. Джин не поняла ни слова.
Солнце передвинуло луч с большой тангской купели. Джин лениво лежала в постели. Мозг ее был кристально прозрачен. Джин помнила все, что произошло, но оставалась
невозмутимой, как лесной пруд, который отражает тучи, когда собственная его поверхность остается неподвижной. Но под этой внешне спокойной поверхностью скрывалось что-то безжалостное, алмазно-твердое, что внушало бы боль и горечь, если бы Джин не знала, что ее желание будет удовлетворено...
Она вспомнила, что рассказывал ей Мартин о Ю Чине. Китаец, чьи предки были просвещенными правителями за десять столетий до того, как Человек из Галилеи был распят на кресте, он изучал западную науку в Англии и Франции, но не удовлетворил свою жажду истинной мудрости. Вернувшись в землю своих отцов, он принял философию Лао-Цзи и уединился в древнем храме в Юнани, известном как Храм Лис. С этим храмом связывались странные легенды, все в округе почитали и боялись его. Здесь Ю Чин проводил жизнь в размышлениях и ученых занятиях.

Как же Мартин его называл? Владельцем тайного знания. Повелителем иллюзий. Она знала, что Мартин уважал Ю Чина больше всех людей.
Джин подумала, не является ли женщина, ухаживавшая за ней, одной из его иллюзий... не принадлежит ли мир, в котором она живет, его фантазии... Но думала она об этом как-то лениво, всерьез это ее не волновало...
Ю Чин показался в дверях, подошел к ней, и опять убаюкивающий покой заструился из его глубоких глаз. Джин попыталась приподняться, поприветствовать его: мозг ее был ясен, но тело не слушалось. Ю Чин коснулся ее лба, слабость исчезла. Он сказал:
– Все хорошо, дочь моя. Теперь нам нужно поговорить. Выйдем в сад.

Он, хлопнул в ладоши. По его сигналу появилась смуглая Фьен-ви, и с ней двое одетых в голубые одежды мужчин. Они несли кресло. Женщина подняла Джин, усадила в кресло. Мужчины вынесли ее в широкие двери, спустились по пологим ступеням к голубому бассейну. Джин с интересом осматривалась.
Храм стоял на выступе горы. Он был выстроен из коричневого камня и темного дерева. Стройные колонны, изгрызенные зубами столетий, поддерживали изогнутую крышу, крытую голубой черепицей. От широкой двери, через которую они вышли, спускался двойной ряд статуй лисиц, похожий на аллею сфинксов в Фивах. Аллея заканчивалась на полпути к бассейну. По склону горы вилась древняя лестница, по которой Джин тогда поднималась... Там, где лестница подходит к храму, росло покрытое белыми цветами дерево. Оно колебалось на ветру, как пламя свечи.
А весь храм неуловимо похож на голову лисы, морда лежит между лап – скульптурных аллей, вершина горы – лоб, а белое цветущее дерево как белое пятно в волосах той женщины...

Они подошли к бассейну. Лицом к синей пагоде стоит скамья. Фьен-ви накрыла ее подушками. Джин Мередит заметила, что у скамьи есть ручки, а на конце каждой ручки голова лисы. На спинке скамьи вырезана цепочка танцующих лис. По обе стороны скамьи выбиты в камне маленькие тропки, будто следы небольших зверьков, которые спускаются на водопой.
Джин посадили на скамью, и она утонула в подушках. Если бы не эта скамья, было бы полное впечатление, что она сидит у бассейна, который Мартин построил на их калифорнийском ранчо. Там, как и здесь, ивы опускают в воду зеленые щупальца, там, как и здесь, свисают бледно-аметистовые и белые соцветия глициний. Там, как и здесь, царит мир.

Ю Чин заговорил:
– Камень брошен в пруд. Рябь бежит кругами, круги достигают берега. Но вот волна стихает, и пруд становится прежним. Камень коснулся дна, пруд затих...
Она спокойно ответила, почти физически ощущая прозрачную ясность сознания:
– Вы хотите сказать, Ю Чин, что убийство моего мужа – такой камень?

Он продолжал, как будто не слышал ее слов:
– Но есть жизнь внутри жизни, и над жизнью, и под жизнью... И то, что произошло в пруду, могли ощутить и многие другие. Жизнь – это пузырь, в котором много других пузырей; мы их не видим, и пузырь, который мы знаем, тоже лишь часть большего пузыря, который мы также не видим. Но иногда мы ощущаем красоту больших пузырей, чувствуем свое родство с меньшими... и когда меньшая жизнь касается нашей, мы говорим о демонах... а когда нас касается большая жизнь, мы называем это небесным вдохновением, вспоминаем ангела, говорящего нашими устами...
– Я поняла вас, – вновь прервала его Джин. – Убийство Мартина – это камень. Он уйдет вместе с рябью... но он потревожил пруд, внутри которого много меньших прудов. Ну хорошо, и что же?

Ю Чин медленно ответил:
– Есть такие места, где занавес между нашим миром и другими мирами особенно тонок. Где можно перейти из мира в мир. Почему это так, я не знаю... Но древние различали такие места. Они называли тех, кто незримо живет в таких местах, genii lo со rum – духи местности. Эта гора, этот храм – такое место. Поэтому я и живу здесь.
– Вы имеете в виду лису, которую я видела на ступенях? – спросила Джин. – Женщину, в которую превратилась лиса и которая свела с ума тибетца. Лису, которую я попросила о помощи и назвала сестрой. Женщину, которая прошептала мне, что я получу возможность отомстить, и которая назвала меня сестрой? Ну, хорошо, и что же?
– Ты все говоришь правильно. Убийство твоего мужа было камнем, упавшим в воду. Нужно подождать, пока уляжется рябь. Но это место... и это время... и теперь рябь не сможет улечься, пока...

И снова она его прервала, новая мысль мелькнула в ее мозгу, когда блеснул солнечный луч, отразившийся от камней на дне пруда.
– Я отвергла своего Бога. Существует он или нет, но этим я открылась для других жизней. И сделала это там и тогда, где и когда эти другие жизни, другие миры совсем рядом. Я принимаю это. И опять-таки – и что же?
– У тебя сильный дух, дочь моя, – заметил Ю Чин.
Она ответила с иронией в голосе:
– Еще оставаясь в темноте, незадолго до своего пробуждения, я как будто слышала разговор двоих, Ю Чин. Один голос был ваш, а другой – женщины-лисы, которая назвала меня сестрой. Она обещала мне покой. Что ж, он у меня теперь есть. И обладая этим покоем, я приобрела что-то нечеловеческое, как ее голос. Скажите мне, Ю Чин, вы, кого мой муж называл повелителем иллюзий, скажите – эта женщина на ступенях – одна из ваших фантазий? Исходит ли мой покой от нее или от вас? Я не ребенок и знаю, что вам легко было бы это сделать – с помощью наркотика или просто вашей воли, – пока я лежала без сознания.
– Дочь моя, если это и иллюзии, то они созданы не мною. Если это иллюзии, то я, как и ты, подвержен им.
– Вы тоже видели... ее? – спросила Джин.
– И ее сестер. Много раз, – кивнул головой Ю Чин.
– Но это еще не доказывает, что она реальна, – рассудительно заметила Джин. – Фантазия вполне может перейти из одного мозга в другой...
Он промолчал. Она резко спросила:
– Я буду жить?
Он без колебаний ответил:
– Нет.

Она немного подумала, глядя на щупальца ив и сплетения глициний. Прошептала:
– Я не просила счастья. Она дала мне покой. Я не просила жизни, просила дать мне возможность отомстить. Но меня и месть больше не интересует.
– Это не важно. Ты столкнулась с другим миром. Ты просила и получила обещание. Рябь на пруде не уляжется, пока обещание не будет выполнено.
Она рассеянно глядела на конические холмы. Рассмеялась.
– Они похожи на большие каменные шляпы с широкими полями. Интересно, какое под ними лицо.
– Кто убил твоего мужа? – неожиданно спросил Ю Чин.
Она подняла руки, Сплела их вокруг шеи. Сказала ровным голосом, будто читала по книге:
– Мне исполнилось двадцать лет, когда я встретила Мартина. Я только что кончила колледж. Ему было пятьдесят. Но в глубине души он оставался мечтательным мальчиком.
О, я знала, что у него очень много денег. Но это не имело значения. Я любила его. Я любила в нем этого мальчика. Он предложил мне выйти за него замуж. Я согласилась.
Чарлз с самого начала возненавидел меня. Чарлз – его брат, он на пятнадцать лет моложе. И жена Чарлза тоже меня ненавидела. Видите ли, у Мартина не было других родственников. Если бы Мартин умер, все деньги достались бы Чарлзу. Они и не думали, что он женится. Последние десять лет Чарлз управлял делами: шахтами, акциями, инвестициями. Я не виню Чарлза за его ненависть ко мне. Но он не должен был убивать Мартина.
Медовый месяц мы провели на ранчо Мартина. Знаете, у него бассейн и сад точно такие же, как у вас. Только горы вокруг покрыты снежными шапками. И у него большой бронзовый сосуд, как у вас. Он рассказал мне, что точно скопировал сад, в котором живет у голубой пагоды Ю Чин. И что у сосуда тоже есть двойник в Храме лис Ю Чина. Он много рассказывал мне о вас...

Потом он вдруг срочно захотел приехать к вам, в ваш храм. Мартин оставался все таким же мальчишкой. Желание захватило его. Я была согласна на все, что могло сделать его счастливым. И мы отправились. До Нанкина нас сопровождал Чарлз. И ненавидел меня все больше – я чувствовала – с каждой милей этого пути. В Нанкине я сказала Мартину, что у меня будет ребенок. Я знала это уже несколько недель; но скрывала от него, боясь, что он откажется от путешествия и будет очень грустить. Но больше я не могла держать это в тайне. Мартин страшно обрадовался. Он рассказал все Чарлзу, который, разумеется, еще больше возненавидел меня.
Мартин написал завещание. В случае его смерти Чарлз, как и раньше, будет исполнять обязанности доверенного лица, распоряжаться деньгами и делами, его доля даже увеличится. Но все состояние – а это миллионы – переходит ко мне и ребенку. Чарлзу он завещал только полмиллиона.
Мартин прочел ему завещание. Я присутствовала при этом. И Кенвуд, секретарь Мартина, тоже. Я видела, как побледнел Чарлз. Он старался казаться довольным, озабоченным только тем, чтобы ничего не случилось с его братом. Но я догадывалась, что у него на сердце недоброе.

Кенвуду я, наоборот, нравилась, а Чарлзу нет. Однажды вечером в Нанкине, за несколько дней до нашего выхода в Юнань, он пришел ко мне. Старался отговорить меня от участия в путешествии. Насчет истинных причин он не распространялся, говорил о моем состоянии, тяжелом пути и так далее, но звучало это неубедительно. Наконец я прямо спросила его: в чем дело? Он сказал, что.Чарлз тайно встречался с Ли Конгом, известным китайским деятелем. Я ответила, что у Чарлза есть право выбора знакомых. Кенвуд сказал, что Ли Конга подозревают в связях с преступниками, действующими в Сычуани и Юнани, в том, что он получает и реализует краденое и награбленное. Кенвуд добавил:
– Если вы с Мартином умрете до рождения ребенка, Чарлз унаследует все. Он ближайший и единственный родственник, потому что у вас больше никого нет. Вы отправляетесь в Юнань. Очень легко известить одну из тамошних банд. И тогда братец Чарлз получит все деньги. Конечно, бесполезно что-нибудь говорить вашему супругу.
Он как ребенок, верит всем, а Чарлзу больше всех. Это кончится только моим увольнением.
Конечно, он был прав. Но я не могла поверить, что Чарлз, несмотря на всю ненависть ко мне, может убить брата. Нас было двое, плюс Кенвуд и приятная шотландка, мисс Маккензи, которую я отыскала в Нанкине и которая согласилась сопровождать нас, так как мне нужна была помощь. Всего в группе было двадцать человек, – остальные китайцы, но очень хорошие и надежные. Мы медленно, неторопливо пошли на север. Я сказала, что в Мартине жил мальчишка. Нет надобности говорить о его отношении к вам. И он любил Китай, старый Китай. Он сказал, что старый Китай теперь сохранился в немногих местах. И прежде всего в Юнани. Он хотел, чтобы наш ребенок родился... здесь...

Она некоторое время сидела молча, потом рассмеялась.
– Он родится здесь. Так, как мечтал Мартин... – Снова помолчала. Сказала слегка удивленно: – Это как-то странно... смеяться в таких обстоятельствах! – Потом спокойно продолжала: – Мы двигались довольно тихо. Меня несли в носилках. Всегда медленно, осторожно... из-за ребенка. Две недели назад Кенвуд сказал мне, что слышал, будто на нас нападут в определенном месте. Он много лет провел в Китае, знал, как добывать информацию, и я понимала, что с самого нашего выхода он наблюдал, и увещевал, и угрожал, и подкупал... Он действовал. Он сказал, что организовал контрнападение, что бандиты попадутся в собственную ловушку. Он ужасно ругал Чарлза. Говорил, что если бы мы добрались до Ю Чина, то были бы в безопасности. Потом он сказал, что, должно быть, ему подбросили ложные сведения. Контрнападение не понадобится. Я считала, что у него слишком разыгралось воображение.

Но мы все-таки попали в засаду. Им не был нужен выкуп. Им нужно было уничтожить нас. Они не дали нам ни одного шанса. Должно быть, мертвые мы для них дороже живых. Я поняла это, когда выбежала из палатки и увидела, как зарубили Мартина, как падает бедная Маккензи. Кенвуд мог бы спастись, но он умер, чтобы дать возможность убежать мне…

– Ю Чин, что вы со мной сделали? – сонно спросила Джин Мередит. – На моих глазах убили моего мужа... Я видела, как человек отдал за меня жизнь... и я переживаю за них не больше, чем если бы они были тростинками под серпом... что вы со мной сделали, Ю Чин?
– Дочь, если вы мертвы... и все ныне живущие мертвы, имеет ли это значение? – Ю Чин ответил вопросом на вопрос.
Джин сказала, качая головой:
– Но я не мертва! И не мертвы те, что живут сейчас. Я предпочла бы быть человеком, Ю Чин. И страдать, как человек.
– Это невозможно, дочь моя.
– Я хотела бы испытывать человеческие чувства, – сказала Джин. – Добрый Боже, как я хотела бы мучений...
Джин вздохнула и закончила свой рассказ:
– Вот и все. Кенвуд заслонил меня собой. Я бросилась бежать и оказалась на этих ступенях. Увидела лису, потом она превратилась в женщину...

Ю Чин продолжал:
– Ты видела тибетца, полукровку, который, завывая, как бешеный пес, набросился на тех, кто преследовал тебя. Видела, как тибетец пал под ножами своих людей. Я успел подойти раньше, чем он умер. Мы принесли его сюда. Я проник в его потухающий разум. Я узнал, что глава ханг-худзе Шенси нанял их, чтобы они полностью уничтожили ваш отряд. И что им пообещали не только все ваше добро, если вы все будете убиты, но и тысячу таэлей серебра. И когда тибетец спросил, кто гарантирует получение этой суммы, тот, что его нанял, проболтался спьяну, что это Ли Конг.
Она обхватила рукой подбородок, посмотрела на голубую пагоду и на бассейн... задумалась...
– Значит, Кенвуд был прав. Надо было его послушаться. Это Чарлз...

Потом сказала:
– Я почти ничего не чувствую, Ю Чин. Но одно чувство во мне все же живет. Это ненависть, Ю Чин...
Мне всего двадцать четыре года. Слишком рано умирать, не правда ли, Ю Чин? Но что сказала та женщина, когда я была в темноте? Что та моя часть, в которой есть место добру и жалости, умерла вместе с Мартином? Она права, Ю Чин...
Вы правы. И я думаю, что хотела бы воссоединиться с этой своей частью.

Солнце садилось. Аметистовая вуаль опустилась на конусы гор. Неожиданно они как бы растаяли, растеклись... Пространство между вершинами стало хрустально прозрачным. Голубая пагода засверкала, словно была сложена из темных сапфиров, за которыми вспыхнули маленькие солнца. Джин вздохнула.
– Как здесь красиво, Ю Чин. Я рада, что я здесь... умру.
Рядом послышался шорох маленьких лап. По одной из высеченных в камне тропок пробежала лиса. Еще одна скользнула к бассейну, и еще, и еще. Они спокойно лакали голубоватую воду, с любопытством поглядывая на Джин.

***
Скользили минуты, часы, недели, прошел месяц. Каждый день Джин сидела на скамье у бассейна. Смотрела, как опускают свои ветви ивы, как лилии, словно большие розовые жемчужины, раскрываются и закрываются, рождаются и умирают на голубой глади бассейна, смотрела, как хрустальные зеленоватые сумерки окутывают конические вершины, смотрела, как с наступлением темноты приходят к бассейну лисы. Теперь они относились к ней по-дружески, эти лисы, приветствовали ее, сидели рядом, заглядывали в глаза. Но никогда не приходила та стройная лиса с белым пятном между раскосыми зелеными глазами. Джин хорошо узнала смуглую женщину Фьен-ви и крепких слуг. А из разбросанных в округе деревень к храму приходили пилигримы; они украдкой, со страхом взирали на нее, когда она сидела на скамье рядом с лисами, и даже простирались перед ней ниц, как будто она какое-то божество, перед которым следует преклоняться.
И каждый день был точно таким, как день предыдущий. И она думала: «Дни без печали, без страха, без радости, без надежды ничем не отличаются друг от друга. И поэтому нет никакой разницы, умру я завтра или через год».

Какую-то сверхсильную анестезию получила ее душа – то ли от загадочной женщины на ступенях, то ли от Ю Чина. Она не испытывала никаких эмоций. И даже к будущему ребенку не было никакого чувства. Джин знала только, что должна его выносить.
Но однажды она ощутила слабое любопытство. Она хорошо понимала, что у мудрого священника из Храма лис есть свои средства, чтобы узнавать новости о мире.

Она спросила:
– Чарлз знает о засаде... о том, что я еще жива?
– Еще нет. Посыльные, которых к нему отправляли, не дошли до него. Пройдет несколько недель, прежде чем он узнает.
– И тогда он придет сюда, – сказала Джин, – ребенок уже родится, когда он придет сюда, Ю Чин?
Он ответил:
– Да..
– А я буду жива, Ю Чин?
Он промолчал. Она рассмеялась.

В сумерках, в середине часа собаки, она подошла к нему в саду, у бассейна.
– Мое время пришло, Ю Чин. Ребенок шевелится.
Ее отнесли в храм. Она лежала на кровати. Смуглая женщина ухаживала за ней. В храме горел единственный светильник из молочного гагата, сквозь его прозрачные стенки видны были огни свеч – как пять маленьких лун. Джин почти не чувствовала боли. Она подумала: «Я, наверное, обязана этим Ю Чину». И минуты летели, пока не наступил час кабана.

Она услышала, как кто-то царапается в дверь храма. Священник приоткрыл ее. Он заговорил негромко, произнес одна слово, – он его часто произносил, и Джин знала, что оно означает «терпение». Сквозь приоткрытую дверь ей виден был сад. Там горели маленькие круглые зеленые огоньки. Десятки огоньков, словно фонарики гномов.
Она сонно сказала:
– Мои маленькие лисы ждут. Пусть они войдут, Ю Чин.
– Еще нет, дочь моя.

Прошел час кабана. Прошла полночь. В храме царила полная тишина. Джин казалось, что весь храм ждет. И даже бледное пламя пяти маленьких лун на алтаре тоже ждет. Она подумала: «И ребенок ждет... чего?»
Тут она почувствовала острую боль и закричала. Смуглая женщина крепко держала ее за руки, которыми она пыталась колотить воздух. Священник сделал знак, и в зал вошли четверо крепких слуг. Они принесли сосуды с горячей водой и с водой, от которой не шел пар, и Джин решила, что в них вода холодная. Слуги не смотрели на нее, они подходили, отвернувши лица.

Священник коснулся ее глаз, погладил по бокам, и боль ушла так же быстро, как появилась. Она видела, как слуги налили воду в древнюю танскую купель и ускользнули.
Она не заметила, как открывалась дверь, но теперь в храме оказалась лиса. Призрачная в тусклом свете храмовой лампады, она приблизилась грациозной походкой... лисица, изящная, как женщина... с раскосыми глазами, зелеными и яркими, как бриллиант... лисица-спасительница, которую она назвала сестрой...
И вот уже перед Джин – необычное женское лицо. Изящное лицо с раскосыми зелеными глазами под широким белым лбом, красновато-рыжие волосы слегка приподнимаются, и среди них виден клок серебра... глаза смотрят на нее, смотрят одновременно с лаской, насмешкой и легкой угрозой.
Женщина обнажена. И хоть Джин Мередит не может оторвать взгляда от ее зеленых раскосых глаз, она видит изгиб тонких плеч, круглые груди, стройные бедра. Джин почувствовала щекочущий холодок в груди... приятный холодок... как будто женщина погружается в нее, становится ее частью. Лицо придвинулось почти вплотную... оно еще ближе... еще... глаза теперь совсем рядом... и насмешка и угроза из них исчезли... в них теперь только мягкость и обещание... Джин почувствовала, как холодные губы касаются ее губ...

Лицо исчезло. Она тонет, тонет, не сопротивляясь... уходит в сверкающую серость... в мягкую слепую тьму... тьма приняла ее... Она испуганно воскликнула:
– Мартин! – Потом снова, с радостью: – Мартин!
Одна из пяти лунных ламп в гагатовом светильнике померкла. Пламя заколебалось. Погасло.

Смуглая женщина лежала лицом вниз на полу рядом с постелью. Священник коснулся ее носком ноги. Сказал:
– Приготовься. Быстрее. Фьен-ви склонилась к неподвижному телу. Что-то шевельнулось у алтаря. Из тени к танской купели приближались четыре лисы. Четыре самки, – - двигались они, как грациозные изящные женщины, у всех красновато-рыжая шкура, глаза яркие, цвета морской волны, и на лбу у каждой серебристо-белое пятно. Они собрались вокруг смуглой женщины.

Священник подошел к дверям и распахнул их. В храм одна за другой заскользили лисы… двадцать… сорок… весь храм заполнился лисами. Они окружили; древнюю купель, сидели, свесив красные языкам, и смотрели на постель.
Священник подошел к кровати. В руке у него был странно изогнутый тонкий бронзовый нож, заточенный так остро, как скальпель хирурга. Смуглая женщина снова упала на пол. Священник склонился над постелью, начал резать уверенными движениями хирурга, Четыре лисицы придвинулись ближе, следили за каждым жестом….
… В храме послышался жалобный крик новорожденного.

… Священник отошел от кровати к купели,.. в руках он нес ребенка,и руки его и сам ребенок были красны от крови. Четыре лисы шли рядом с ним. Остальные расступились, пропустили их и снова сомкнули круг. Четыре лисицы остановились по четырем сторонам купели. Они не стали садиться – стояли, не отрывая взгляда от священника.
Священник обошел купель, склоняясь перед каждой, лисицей и поднося ей ребенка. И каждая коснулась ребенка языком. Потом он поднял ребенка за ноги и, подержал вниз, головой высоко над собой, поворачиваясь, чтобы его увидели все остальные лисы.
Пять раз окунул ребенка в воду купели.
И тут погасли четыре остальные луны.
Послышался шорох, топот множества лап. Затем воцарилась тишина.

Ю Чин отдал короткий приказ. Слуги принесли лампы. Смуглая женщина поднялась с пола. Он передал ей ребенка. Сказал:
– Все кончено – и все начинается. Позаботься о ней.

Так родилась дочь Джин и Мартина Мередитов в древнем Храме лис. Родилась посреди часа лисы – так называют это время в тех районах Китая, где еще живы древние верования. Часу лисы противостоит час лошади: это животное в определенное время и в определенных местах обладает волшебством, которого не могут преодолеть лисы.

Глава 4

Месяц спустя в середине солнечного дня Мередит выехал на зеленую поляну и увидел первые ступени лестницы, ведущей к Храму лис. Рядом с ним ехали фон Бреннер и Лассаль, два храбрых и решительных человека, которых рекомендовал ему Ли Конг. Они вели себя крайне деликатно. Без всяких комментариев они приняли его объяснение, что он хочет узнать о судьбе брата, проявили должное сочувствие и не задавали неудобных вопросов. Оба могли говорить по-китайски и на нескольких диалектах. Лассаль знал Кансу и был даже немного знаком с местностью, в которой расположен Храм лис.

Мередит для маскировки расспрашивал жителей в тех поселках, через которые проезжал Мартин, и здесь немец и француз были его переводчиками. Когда им сообщали, что это место отряд брата миновал в добром здравии, казалось, что они верят, будто для Чарлза это добрая новость.
Либо они превосходные актеры, либо Ли Конг сдержал слово и действительно не посвятил их в подробности. Но вторая версия вскоре после вступления в Кансу несколько поколебалась. Француз слишком небрежно сказал, что если нужно подобраться к храму незаметно, минуя все деревни, то он знает обходной путь. Он заметил, что священник храма, несомненно, осведомлен об их приближении, но ожидает, что они пойдут обычной дорогой. Таким образом его можно застать врасплох.

Мередит оказался в затруднительном положении. Согласиться с этим предложением значило признать, что истинная цель экспедиции – храм, а то, что он говорил раньше, всего лишь предлог, и беспокойные расспросы в пути – обман. Он резко ответил, что у него нет причины заставать священника врасплох, что Ю Чин почтенный ученый, старый друг его брата и когда они до него доберутся, беспокоиться будет не о чем. Почему Лассаль считает, что нужно действовать тайно? Француз вежливо ответил, что если бы он знал об этой дружбе, такая мысль ни на мгновение не пришла бы ему в голову.

Сам же Мередит опасался Ю Чина не больше, чем женщин-лис Ли Конга. Вспоминая как китаец, старался запугать его своей болтовней об этой желтой Матушке-Гусыне, он испытывал презрение, которое несколько компенсировало перенесенное унижение. Он часто слышал, как Мартин превозносит мудрость и добродетели Ю Чина, но это лишь доказывало, насколько непрактичен был Мартин, который просто преждевременно впал в старческое безумие, что стало ясно, когда он женился на этой юной искательнице богатства, годной ему в дочери... Это был уже не тот брат, какого он знал раньше... кто мог бы сказать, как пошли бы дела дальше... это безумие могло их всех разорить, погубить… Старческий, мозг в здоровом теле... если бы Мартин страдал от какой-нибудь тяжелой неизлечимой болезни и попросил бы помочь ему умереть, Чарлз, несомненно, сделал бы это... ну, и какая разница между этим и тем, что он в действительности сделал? То, что пришлось пожертвовать девчонкой и ее отродьем, конечно, плохо... но другого выхода не было.

Так Мередит оправдывал себя. Но, разумеется, у него не было причин довериться своим спутникам.
Он не совсем понимал, что станет делать е ребенком, когда тот окажется у него в руках. Девочке всего два месяца, а дорога в Пекин долгая. В храме должна быть какая-нибудь женщина. Он устроит так, что она поедет с ними в Пекин. Если что-то случится, если девочка в пути заболеет, это не его вина. Ее законное место, очевидно, в семье ее отца. А не в языческом храме в глубине Китая. Никто не обвинит его, что он захотел привезти ее домой... даже если с ней что-нибудь произойдет.
Но, поразмыслив, он решил, что это опасный вариант. Придется привезти ее целой и невредимой и доказать, что она дочь его брата. Лучше доставить ее в Пекин живой... может, даже лучше, если она живой попадет в Штаты, и будет законно установлена опека и передано наследство. Времени впереди много. А он получит свои полмиллиона и увеличенный процент с доходов, это поможет продержаться до тех пор, пока... что-нибудь не случится и все состояние не перейдет к нему. Он цинично подумал: «Ну, что ж, пока это чертово отродье в безопасности».

Утром они проехали через деревню. Их встретил староста и в ответ на обычные вопросы дал полный отчет об убийстве, бегстве Джин, о ее смерти в храме и о рождении ребенка.Рассказ был настолько подробен, что у Мередита родилось легкое подозрение. Как будто этот человек заучил свой текст. Время от времени он подзывал какого-нибудь жителя для подтверждения его слов. Но все же Чарлз постарался проявить должное горе и желание наказать убийц. А Бреннер и Лассаль, разумеется, выразили ему глубокое сочувствие. Наконец он сказал:
– Прежде всего нужно увезти ребенка в Пекин. Там я найму хороших белых нянек. Здесь придется найти женщину, которая будет заботиться о ребенке в дороге. Я хочу, чтобы девочка как можно скорее оказалась в Штатах под присмотром моей жены. И хочу привести в действие механизм наказания убийц, хотя понимаю, что здесь особенно надеяться не на что...

Спутники согласились, что желательно побыстрее отвезти девочку к его жене и что надежд на наказание убийц мало.
И вот теперь он стоит, глядя на древние ступени, которые приведут его к цели...
– По этой лестнице не подняться на лошади, если только это не цирковая лошадь. А таких здесь, кажется, нет.
Лассаль улыбнулся.
– К храму на лошади вообще не подняться. Там выше ступени еще более крутые. А тропы никакой нет. Нужно идти пешком.

Мередит подозрительно сказал:
– Похоже, вы хорошо знаете это место, Лассаль. Вы бывали раньше в храме?
– Нет, но я разговаривал с теми, кто в нем был, – ответил француз.
– Ли Конг посоветовал мне взять лошадь. Сказал, что женщины-лисы боятся их, – улыбнулся Мередит.

Бреннер рассмеялся:
– Die Fuchs-Damen! Всегда хотел их увидеть. Точно также, как хотел увидеть одного из тех лунных лучников, о которых говорили во время войны. Да! Лучника я хотел бы угостить пулей, но для женщины-лисы у меня нашлось бы другое оружие. Да!

Лассаль уклончиво заметил:
– Трудно кое-что изгнать из головы китайцев, кое-какие вещи...

Бреннер сказал Мередиту:
– Я хотел бы задать вопрос. Насколько далеко мы зайдем, пытаясь забрать ребенка? А если священник решит нам его не отдавать? Как далеко мы можем зайти, убеждая его? – И задумчиво добавил:
– Староста сказал, что со священником три женщины и четверо мужчин. – Потом еще более задумчиво: – Рассказ старосты был полон подробностей. Он подозрительно много знает. Мне это совсем не нравится.

Лассаль кивнул, ничего не говоря и вопросительно глядя на Мередита.
– Не вижу, на каком основании Ю Чин отказался бы отдать нам ребенка, – пожал плечами Мередит. – Я его дядя и законный опекун. Отец девочки, мой брат, оставил распоряжение на случай своей смерти. Ну, он умер. Если священник откажется отдать ребенка добровольно, я буду иметь право применить силу. Если священник при этом будет ранен, винить он должен только себя. Если его люди нападут на нас и будут ранены, мы в этом не виноваты. Так или иначе, ребенка я заберу.

Лассаль мрачно сказал:
– Если дело дойдет до схватки, обратно поедем тем путем, о котором я вам говорил. В Кансу для нас будет лучше, если мы не покажемся ни в одной деревне. И нам придется ехать со скоростью, которая может повредить ребенку.
– Надеюсь, у нас не будет неприятностей с Ю Чином, – ответил Мередит.

Путешественники привели с собой четвертую лошадь, крепкое животное с широким китайским седлом, на каких ездят женщины. Лошадей они привязали внизу и начали подниматься по лестнице. Вначале они разговаривали о всякой чепухе, постепенно их голоса поглотила окружающая тишина. Высокие сосны смотрели, как они проходят мимо. Скорчившиеся кусты следили за ними. Путники никого не видели, ничего не слышали, но постепенно стали такими же настороженными, как сосны и кусты, руки их не отрывались от рукоятей пистолетов, как будто прикосновение к оружию придавало им уверенности. С лиц их тек пот, как струится он со спин испуганных лошадей, когда они чувствуют, но не видят и не слышат опасность.

И тут все напряжение пропало, улетучилось, сгинуло. Они по-прежнему молчали, но распрямились, перевели дыхание, руки их оставили рукояти оружия. Перед ними показалась черепичная крыша Храма лис и его мирный голубой бассейн. На каменной скамье сидел человек. Он встал и пошел к храму. По обе стороны от него шли рыжие собаки. И вдруг путники поняли, что это не собаки, а лисы.

Путники обогнули храм. В коричневой стене не было двери, – только шесть высоких окон, казалось, наблюдали за их приближением. Сами они никого не видели. Подошли к фасаду храма. Человек, которого они заметили у бассейна, ждал их здесь. Лисы исчезли.
Мередит ожидал встретить пожилого человека, слабого, может быть, даже дряхлого. Лицо, которое он увидел, несомненно, старое, но глаза на нем молодые и поразительно живые. Большие, черные, подвижные, они притягивали к себе. Одет человек был в серебристо-голубое одеяние, на груди серебром вышита голова лисы.
Мередит подумал: «Он совсем не таков, как я ожидал». Он нетерпеливо покачал головой, как будто избавляясь от оцепенения. Сделал шаг вперед, протянул руку. Сказал:
– Я Чарлз Мередит. Вы Ю Чин, друг моего брата…

Священник ответил:
– Я ждал вас, Чарлз Мередит. Вы уже знаете, что произошло. Деревенский староста милостиво снял с меня тяжесть вручения вам первого цветка печального знания.
Мередит сообразил: «Откуда он об этом знает? Деревня отсюда в половине дня пути. Мы двигались быстро, и никто не мог добраться сюда раньше нас».
Священник взял его протянутую руку. Но не пожал, а пальцами обхватил запястье. Мередит почувствовал, как странные холодные иголочки покалывают его руку, распространяясь к плечу. Черные глаза пристально смотрели на него, и он ощутил то же прохладное оцепенение в мозгу. Рука разжалась, взгляд отпустил. Мередит почувствовал, что одновременно что-то уходит из его мозга.
– И ваши друзья... – Ю Чин так же схватил руку Бреннера, глянул ему в глаза. Потом повернулся к Лассалю. Француз убрал руки за спину, отвел взгляд. Поклонился и сказал:
– Для меня это слишком большая честь, почтенный отец мудрости.

Мгновение Ю Чин задумчиво смотрел на него. Потом обратился к Мередиту:
– О вашем брате и его жене больше сказать нечего. Они ушли. Вы увидите девочку.
– Мередит резко ответил:
– Я пришел забрать ее с собой, Ю Чин.

Священник, казалось, его не услышал.
– Идемте в храм, и вы ее увидите.

Сквозь изъеденные временем колонны он прошел в зал, в котором умерла Джин Мередит. Трое следовали за ним. В зале стояла странная пугающая полутьма, Мередит предположил, что это сказывается контраст с ярким солнцем. Казалось, все помещение заполнено молчаливыми внимательными тенями. Алтарь из зеленого камня, на нем пять древних ламп молочного гагата. Лампы круглые, и в четырех из них горят свечи, превращая светильники в четыре маленькие луны. Священник подвел их к алтарю. Неподалеку стоял огромный бронзовый сосуд, похожий на крещенскую купель. Между алтарем и сосудом – старая китайская колыбель, а в ней спеленатый ребенок. Девочка. Она спала, поднеся корту сжатый кулачок с ямочкой.

Священник негромко сказал:
– Это дочь вашего брата, Чарлз Мередит. Нагнитесь. Я хочу вам кое-что показать. Пусть ваши друзья тоже посмотрят.
Трое склонились к колыбели. Священник осторожно откинул пеленку. На груди, над сердцем, было родимое пятно в форме колеблемого ветром пламени свечи. Лассаль поднял руку, показывая пальцем, но прежде чем он смог заговорить, священник схватил его за запястье. Посмотрел французу в глаза. Строго сказал:
– Не будите ее.
Француз несколько мгновений глядел на него, потом прошептал онемевшими губами:
– Вы дьявол!

Священник отпустил его руку. Спокойно сказал Мередиту:
– Я показал вам это родимое пятно, чтобы вы его узнали, когда снова увидите девочку. А это, Чарлз Мередит, будет не скоро.

Мередит почувствовал приступ гнева; голова закружилась... Он прошептал:
– Загородите меня, Бреннер! Лассаль, придушите его!

И наклонился, чтобы взять девочку из колыбели. Застыл. Руки схватили пустой воздух. И ребенок, и колыбель исчезли. Он поднял голову. Священник тоже исчез.

На месте Ю Чина стоял ряд лучников; Больше десяти. Четыре светильника отбрасывали на них тени. Они были в древних кольчугах, на головах блестели черные шлемы. Из-под забрал смотрели с бесстрастных лиц желтые раскосые глаза. Луки натянуты, тетивы напряжены, треугольные головки стрел, как змеи перед укусом… Мередит тупо смотрел на них. Откуда они взялись? Во главе стоял гигант семи футов росту, с каким-то древним лицом, как будто вырезанным из грушевого дерева. Его стрела была нацелена Мередиту в сердце. Остальные…

Он прыгнул назад. Встал между Бреннером и Лассалем. Они недоверчиво смотрели на линию лучников. Чарльз увидел, как немец поднял пистолет, услышал, как он хрипло сказал:
– Лунные лучники…

Услышал крик Лассаля: «Бросай, дурак!» Услышал щелчок тетивы, свист стрелы, увидел, как стрела пронзила запястье немца и пистолет со звоном упал на пол храма,
Лассаль бросил свой пистолет и крикнул:
– Не двигайтесь, Мередит!

Неожиданно под алтарем в свете четырех светильников Мередит снова увидел колыбель и в ней спящего ребенка.
Рядом с колыбелью стоял Ю Чин.

Священник поманил его. Лучники расступились, и Мередит прошел к алтарю. Ю Чин смотрел на него непроницаемым взором. Тем же спокойным тоном, совершенно лишенным гнева или упрека, сказал:
– Я знаю правду о гибели вашего брата. Вы считаете, что я ничего не смогу доказать. Вы правы – не смогу. В земном суде. А другого вы не боитесь. Но слушайте внимательно: у вас все же есть основания бояться меня. Однажды ребенок вашего брата будет послан к вам. До этого дня аккуратно заботьтесь об интересах девочки и не пытайтесь – прямо или косвенно – ей повредить. У вас есть деньги, оставленные вам братом. В вашем распоряжении проценты с состояния. Пройдет не меньше семи лет, прежде чем она появится. Хорошо используйте эти годы, Чарлз Мередит. Постарайтесь хотя бы отчасти загладить причиненное вами зло, хотя, конечно, полностью погасить свой долг вы не сможете. Но говорю вам: не пытайтесь отыскать ребенка, прежде чем его к вам пришлют. Не досажайте мне. А когда она явится к вам, дело будет уже не в моих руках. Вы меня поняли, Чарлз Мередит?

Мередит услышал собственный голое:
– Я вас понял. Все будет так, как вы говорите. Ю Чин достал из-под одежды пакет.
– Здесь описаны обстоятельства смерти вашего брата, смерти его жены и рождения ребенка. Они засвидетельствованы мною и другими очевидцами. Моей подписи достаточно, чтобы документу поверили. Я указал причины по которым считаю бесполезным добиваться наказания убийц вашего брата и его спутников. Написал, что предводитель нападавших пойман и казнен. Это правда! Истинные причины моих действий останутся вам неизвестны. Теперь поднимите ваше бесполезное оружие – по крайней мере, здесь оно бесполезно – берите бумаги и уходите!

Мередит взял документы. Поднял пистолеты. Повернулся и прошел между лучниками к выходу, где под прицелом стрел стояли Бреннер и Лассаль. Они вышли из храма и двинулись по древней дороге.
Молча, как в полусне, миновали они бдительные сосны и вскоре оказались на поляне, где оставили лошадей...

Немец вдруг разразился проклятьем. Все трое будто проснулись. Фон Бреннер воскликнул:
– Стрела! Черт, где моя рана? Никакого следа! Лассаль, Мередит, смотрите, никакого следа!

Лассаль очень тихо ответил.
– Никакой стрелы не было, фон Бреннер. И лучников не было. И давайте побыстрее уйдем отсюда.
– Но я видел, как ударила стрела, – возразил Мередит. – И лучников видел.

– Подержав человека за запястье, Ю Чин овладевает его мозгом, – произнес Лассаль. – Если бы мы не поверили в реальность лучников... мы бы их и не увидели. Лучники не могли причинить вам вреда, фон Бреннер. Но священник управлял нами. Нам пришлось поверить в их реальность. – Он отвязал свою лошадь. Повернулся к Мередиту, поставив ногу в стремя. – Ю Чин угрожал вам?

Мередит с угрюмым весельем ответил:
– Да... но дал мне семь лет отсрочки.
– Хорошо, – сказал Лассаль, – тогда мы возвращаемся в Пекин. Переночуем в деревне этого слишком информированного старосты, назад поедем открыто. Но быстро.
Он стиснул коленями бока лошади и поскакал вперед. Остальные последовали за ним. Лошадь с широким китайским седлом спокойно смотрела им вслед.

Через два часа после наступления темноты они добрались до деревни. Староста был вежлив, – дал им пищу и ночлег, – но крайне неразговорчив. Мередит молчал. Перед тем как закутаться в одеяло, он сказал Лассалю:
– Когда священник схватил вас за руку, вы собирались что-то сказать... что-то о родимом пятне на груди ребенка. Что именно?
– Я хотел сказать, что это символ женщины-лисы, – спокойно ответил Лассаль.
– Не прикидывайтесь, что вы верите в этот вздор!
– Я вам говорю только, что такое пятно – символ женщины-лисы.

Вмешался фон Бреннер:
– Я видывал странные вещи в этом проклятом Китае и в других местах, Пьер. Но никогда стрела не протыкала руку человека, чтобы не оставить никакого следа...

Лассаль терпеливо ответил:
– Послушайте, Франц, Священник – великий человек. Я видел, как нечто подобное проделывают так называемые волшебники в Индии и Тибете. Но никогда не видел такой полноты, такого совершенства. Лучники пришли в наш мозг по воле священника – да, это я знаю. Но говорю вам, Франц, если бы вы поверили, что стрела пронзила вам сердце, сердце ваше остановилось бы. Повторяю – он великий человек, этот священник.
– Но... – начал Мередит.
– Ради Бога, неужели вы так ничего и не поняли? – Лассаль закутался в одеяла и замолчал.

Мередит долго не мог заснуть. Он размышлял.
«Ю Чин ни черта не знает. Если бы знал, разве пообещал бы отдать мне ребенка? Он понимает, что ничего нельзя доказать. Он считает, что может запугать меня, и когда девочка вырастет, я со страху отдам ей наследство. А Лассаль такой же сумасшедший, как Ли Конг. Лучники все время где-то прятались. Они, конечно, реальны. А если это гипноз, хотел бы я посмотреть, как я вспомню все это в Нью-Йорке!»

Он рассмеялся.

Очень хорошее соглашение, решил он наконец. Вероятно, священник не пришлет ему девочку... еще лет десять. А тем временем... «Хотел бы я посмотреть на этот ряд лучников в ночном клубе Бронкса!» Экспедиция завершилась успешно. Священник такой же сумасшедший, как Мартин.

Чарлз был доволен. И уснул спокойным глубоким сном.

Нет, конечно. Она придет примерно в возрасте 7 лет, загрызет его и получит наследство.