В.В. ЕМЕЛЬЯНОВ
ПРЕДОПРЕДЕЛЕНИЕ И КРЕАТИВНОСТЬ В КУЛЬТУРЕ ДРЕВНЕЙ МЕСОПОТАМИИ
СПб., 2002.

Проблема креативности в культурах Древнего Востока является одной из самых малоизученных, потому что, во-первых, специалисты-востоковеды часто проецируют библейскую концепцию божественного creatio ex nihilo на религиозное мироощущение народов ранней древности, а во-вторых, религиеведы и этнографы понимают деятельность вождей/царей и богов как абсолютно свободную и ничем, кроме их личной воли, не обусловленную креативность. В культурной антропологии даже возникла довольно примитивная схема, согласно которой на догосударственном этапе развития культуры возможность творения связана с наличием у бога или правителя некоей магической силы (например, полинезийской мана), в эпоху начального государства на смену магической силе приходит собственная воля деятеля, объединяющая под своим началом разрозненные предметы мироздания, а в эпоху развитого государства Творец становится божественным Абсолютом. Эта эволюционистская схема представлений о креативности совершенно соответствует более общей культурологической линейной схеме: фетишизм первобытных племен – анимизм раннегосударственных обществ – религиозный антропоморфизм монотеистического мира 5). Однако, когда начинаешь более детально рассматривать проблему креативности в какой-либо одной из культур Древнего Востока, при этом не подгоняя факты под линейную схему, - оказывается, что все не так просто, как представляется культурному антропологу.

Культура древней Месопотамии дает яркие образцы сосуществования двух типов креативности: а) креативность (бога или царя), порожденная предопределением (магической силой, словом или судьбой); б) креативность, порожденная свободной волей. Обо всех типах креативности нам сообщают клинописные тексты III-I тыс. до н.э; в особенности, царские гимны и гимны богам, эпические песни, молитвы и заговоры. Однако, прежде чем обратиться к их содержанию, следует уделить некоторое внимание терминологии креативности в шумерском и ассиро-вавилонском (аккадском) языках.

Шумеро-аккадские силлабарии дают нам следующие соответствия глаголов креативности:
DU3, (U3)-TU = banu “выращивать”, “рождать” = “строить”

SI3, SI = basamu “наполнять” = “придавать внешний вид”

AK, DIM2, DU3 = epesu “производить действие”, “растить” = “делать”

AK = pataqu “делать” = “формовать” 7, 8
Соотношение эквивалентов здесь отнюдь не всегда адекватно. Тем не менее, просматриваются несколько возможностей и способов творения: а) порождение-выращивание (аграрно-органический способ); б) придавание формы, формование (ремесленно-гончарный способ); в) наполнение пустой формы содержанием (ремесленно-скульптурный способ). Интересно, что строительство ассоциируется с рождением или выращиванием объекта, а процесс наполнения – с приданием формы. Однако, и выращивание, и формовка подходят под общий глагол креативности AK = epesu “делать, производить некое действие”. Несомненно, что для жителя древней Месопотамии “делать” уже означает “создавать”.

Помимо силлабарных эквивалентов, существуют также встречающиеся в литературных текстах иносказательные термины, относящиеся к сфере креативности:
PA-E3 = supu “высветить лучом” = “сделать видимым”

GUB = suzuzzu “поставить”

subsu “заставить иметься в наличии”

MU2 = aru “вырастить” = “вывести”

suma zakaru, nabu “назвать”

SIG7-SIG7 “заставить быть зеленым” 7)

Итак, как мы видим, к уже известным добавляются оттенки творения как называния, высвечивания лучом, вертикального вытяжения, насильственного вызывания к бытию. “Заставить зазеленеть” означает просто “вырастить”.

Мы выяснили, сколь многопланово понимали шумеры и вавилоняне сам акт творения. Все оттенки глаголов креативности недвусмысленно показывают, что вместо концепции creatio ex nihilo здесь проводится концепция материализации некой изначальной идеальной основы: луч высвечивает то, что уже существует, но не видно; именем называется уже существующее, но не проявленное в звуке; зеленым становится некий побег или росток, ранее существовавший в форме зерна; рождается на свет то, что уже было в утробе; ставится вертикально то, что ранее находилось в горизонтальном положении; формуется то, что представляло собой бесформенный материал. То есть, вещь находится в некоем пограничном состоянии между бытием и небытием, и это состояние в то же время является для нее вечным. В языках древней Месопотамии глагола для предбытийного состояния вещи обнаружить не удалось, о других способах передачи предбытийности мы скажем ниже. Но в иракской философии времен раннего ислама (калам) есть термин субут “утвержденность”, применяемый как раз к такому состоянию вещи, когда она уже состоялась, но еще не проявилась во внешнем мире. Появление этого термина именно в Ираке представляется нам неслучайным.

Состояние предбытия замечательно выражено в шумерских мифах. Так, в текстах “Энки и Нинхурсаг” и “Энмеркар и владыка Аратты” говорится о времени, когда не производилось никаких действий: свинья не умела есть ячмень, волк не разрывал ягненка, перевозчик не перевозил, а все народы говорили на одном языке 1). Поскольку далее рассказывается о сотворении жизни и возникновении множества языков, нет никакого сомнения, что речь идет о предшествующей стадии существования мира. Все действующие лица уже существуют: и перевозчик, и свинья, и ячмень, и народы. Нет только самого действия – перед каждым глаголом действия в текстах стоит частица отрицания nu-.

Итак, творение для народов древней Месопотамии означает перевод вещи из состояния предбытия как утвержденности, бесформенности и бездействия в состояние бытия как явленности, вертикального стояния, названности, рожденности, выращенности и сформованности. Теперь возникает следующий вопрос: посредством чего возможно творение? Зависит оно только от воли творящего или должно обеспечиваться какими-либо посредничающими силами? Вопрос этот очень непрост. Все зависит от того, кто и при каких условиях занимается процессом творения.

В таких древних шумерских текстах, как “Нисхождение Инанны в Подземный мир” и “Эпос о Лугальбанде”, мы находим следующую примечательную формулу. Божество, обращаясь к неизвестному для него существу, говорит: “Если ты бог – наделю тебя Словом (du11), если человек – награжу Судьбою (nam-tar)” 1). В этой формуле – ключ к ответу на наш вопрос. Бессмертные боги в Месопотамии не имеют судьбы, поскольку судьба предполагает отмеренный срок жизни. Они наделены Словом, а термин этот понимается здесь как способность творить путем приказания: “прикажи, чтобы оно было – и будет”. Именно словом творит земные законы бог власти Энлиль, именно словом творит и разрушает звезды Мардук в вавилонском эпосе “Когда вверху…” в присутствии Собрания богов ,8). Слово – не просто орудие божества в Месопотамии, но сама субстанция божественного, можно сказать, сам материал, из которого сделаны боги. Смертный человек творит иначе. Он творит в силу предписанной миссии, заключенной в его судьбе. Особенно хорошо это видно на примере правителей, которые занимаются созидательной деятельностью либо после явления божества, отдающего им приказ во время священного сна (Эанатум или Гудеа в Лагаше), либо по факту своего рождения и призвания для служения богам (Шульги в Уре). Некоторые правители специально заказываются богами их матерям, - то есть, они с самого рождения функциональны и не имеют свободной воли. Можно сказать, что не сами они творят, а за них творит их судьба – материал, из которого их создали 2),3),4). Однако, и божеству в процессе творения мало одного только Слова, и человеку мало своей Судьбы. Необходимо соблюдение еще каких-то важных условий.

Для богов процесс творения в большинстве случаев невозможен вне наличия в их распоряжении МЕ – жизненных сил, потенций и идей сущего. МЕ можно сравнить как с платоновскими идеями, так и с “семенами вещей” Анаксагора. Они идеальны и в то же время воплощают в себе силу вещей и свойств мира; они недоступны для смертного правителя, но являются обязательным атрибутом его правления; они многочисленны, но их наличие способствует единению людей в одно государство; сами по себе они бесплодны, но только с их помощью возможно умножение людей и вещей. МЕ – важнейшая причина существования мира, но у шумеров это существование понимается исключительно ритуально и циклично: как коловращение от Нового года к Новому году, от весны до весны. В большом гимне “Энки и устройство мира” говорится, что все МЕ после сотворения мира хранились на Небе, пока их владелец, старейшина богов Ан не спустил МЕ на землю, чтобы раздать богам земли и подземных вод. Бог подземных вод и мудрости Энки хранит все МЕ в своем дворце Эабзу. В тексте описывается путешествие Энки на своей ладье по различным землям и наделение МЕ всех богов и все части мироздания (кроме враждебного шумерам Элама). Характерно, что Энки раздает богам МЕ ремесел, которые в мире людей становятся уже самими конкретными действиями креативного характера. В других текстах к Энки приезжают младшие боги, чтобы воздать ему почести, принести жертвы и в награду получить часть положенных им МЕ. МЕ помогают одержать победу в войне, укрепляют власть правителя и способствуют приросту населения и росту урожая в его городе. В гимне “Инанна и Энки” дочь Энки своевольная богиня Инанна, приехав к отцу, спаивает его и обманом похищает МЕ. Все усилия отца вернуть их оказываются безуспешными. Из плачей по разрушенным городам и храмам Шумера мы узнаем, что погибли их МЕ и вместе с ними погибла вся мирная жизнь, точнее – весь порядок жизни в городах. Однако, приведенные примеры вовсе не доказывают, что во всех случаях креативная деятельность богов регулируется наличием или отсутствием у них МЕ. Так, например, в “Гимне Мотыге” Энлиль самостоятельно создает мироздание, отделив мотыгой Небо от Земли. А в мифе о сотворении людей “Энки и Нинмах” боги говорят, обращаясь к Энки: “Отец родной! Ты МЕ присуждаешь! Ты сам – великие эти МЕ!” 1)2)3)4). То есть, налицо факты проявляемой богами самостоятельности, хотя таких фактов и немного в месопотамской словесности.

В вавилоно-ассирийский период концепция МЕ сменяется концепцией Таблицы судеб, на которой записаны все ритуалы, дела богов и людей и даже день смерти каждого человека. В таких эпических текстах, как “Эпос об орле Анзу” и “Когда вверху…”, рассказывается о неких злых силах, укравших или обманом присвоивших себе Таблицу судеб. Когда она попадает к ним, в мире усиливаются проявления Хаоса. Собрание богов выбирает молодого героя, который, ступив в поединок со злодеями, побеждает их, отбирает Таблицу и возвращает ее законному хозяину – небесному богу Ану (у шумеров владевшему МЕ) или Энлилю. Только после этого герой (Нинурта или Мардук) получает возможность начать творение мира. То есть, его креативные способности напрямую зависят от наличия Таблицы судеб на ее законном месте 8). Случаи, когда божество творит исключительно по собственной воле, минуя предписания или необходимые ритуалы, в вавилоно-ассирийской литературе не встречаются вообще. Не обладают такой дерзостью и большинство царей (во всяком случае, не дерзают писать о себе как самостоятельных творцах в своих анналах). Даже известный всему древнему миру злодей – ассирийский царь Синаххериб, разрушивший Вавилон вместе с престолами его богов – заявляет, что сделал он это по приказанию богов Ассирии Ашшура и Иштар Ниневийской. Однако, в последней части своей надписи на шестигранной призме он хвастается дворцом из кедра и мрамора, построенным на хеттский манер по его собственному замыслу. И это утверждение выбивается из цепочки свидетельств, представленных выше. Мы видим, что ассирийский правитель способен проявить свободную волю в своей креативной деятельности.

До сих пор мы рассматривали только условия созидания, необходимые для богов и правителей. Однако, есть и специфически человеческий способ перевода вещи из предбытия в актуальное состояние. В ритуалах, связанных с изготовлением статуй богов, а также в аккадском “Эпосе о Гильгамеше”, созданию образа из глины предшествует возникновение в сердце “образа Ану” или “небесного образа” (zikru sa dAnim) – идеального двойника вещи. Сердце для человека древней Месопотамии – орган выработки и переработки смыслов. Мысль появляется в области уха (“ухо” и “разум” – одно слово), а понимание – в сердце. Так вот, именно в сердце у обдумывающего свою работу мастера появляется “небесный образ” – идеальный план вещи, без которого она не может быть создана. Материалом вещи служит глина, воспринимаемая здесь как хаос (отчего и мастерская называется bit mummi “дом (бесформенной) груды”). Но это не все. После появления формы вещи из хаоса глиняной массы, а идеи вещи из “небесного образа” необходимо разлучить творение с его земным творцом. Для этого проводится специальный символический ритуал, бывший когда-то вполне реальным: сперва статую заклинают забыть о том, что она была создана земными мастерами, а затем мастерам отсекают руки ножом с тамарисковой рукоятью. После этого статуе говорят, что она появилась на Небе по предопределению и ее создателями были величайшие боги вселенной 3).

Итак, мы видим, что месопотамские представления о креативности довольно понятны и не имеют ничего общего с библейской моделью. Творение здесь переводит объект из состояния предбытия (или “утвержденности”) в состояние явленности, материей творения является бесформенный материал, идеей творения – идеальный план, сложившийся на Небе и спроецированный Небом в сердце мастера. Боги творят на основании Слова (то есть, минуя процесс материального делания), люди – на основании Судьбы (то есть, последовательно идя по пути “замысел - действие – воплощение”). Сложнее обстоит дело с соотношением в процессе действия предопределения и свободы воли. В большинстве текстов древней Месопотамии возможность творения обусловлена наличием идеальных его принципов – МЕ или Таблицы судеб. Однако, в некоторых, весьма немногочисленных случаях божество отождествляет себя с МЕ и демонстрирует собственную волю к творению. Точно также может поступать и правитель. Может ли это свидетельствовать о переходе на новую стадию в развитии религиозного сознания жителей древней Месопотамии? Скорее всего, нет. Ответ, как нам сейчас представляется, может заключаться в том, что концепция креативности была теоретически не разработана в древней Месопотамии. Поэтому, наряду с общим правилом, согласно которому креативность вызывается предопределением, существовали и отдельные исключения в виде креативных действий по собственному замыслу или по собственному желанию. С переходом к монотеизму это связано меньше всего, равно как и с усилением царского абсолютизма. Интеллект древних людей здесь как бы “проговорился”, бессознательно допустив наряду с идеологически утвержденным предопределением творения творение по случаю или по прихоти. Но далее этого месопотамская мысль не пошла, и нет смысла говорить о каком-либо окончательном понимании соотношения между предопределением и креативностью в рамках клинописной традиции.

Библиография:
1. Афанасьева В.К. От начала начал. СПб; 1997.
2. Емельянов В.В. Древний Шумер. Очерки культуры. СПб; 2001.
3. Емельянов В.В. Ритуал в Древней Месопотамии. СПб; 2002.
4. Клочков И.С. Духовная культура Вавилонии. М; 1983.
5. Binsbergen W. Van; Wiggermann F. Magic in History: Theoretical Perspective and its Application to Ancient Mesopotamia // Mesopotamian Magic: Textual, Historical, and Interpretive Perspectives. Groningen, 1998. P. 3-34.
6. Kramer S.N. The Sumerians: Their History, Culture, and Character. Chicago,1963.
7. Lambert W.G. The Cosmology of Sumer and Babylon // Ancient Cosmologies. London, 1975. P. 142-165.
8. Lambert W.G. Technical Terminology for Creation in the Ancient Near East // Intellectual Life of the Ancient Near East. Prague, 1998. P. 189-193.