Вне всякого сомнения. И до сих пор лимоновцы что говорят?Что Дугин о Стрелкова расшибется также как расшибся о Путина что Путин на самом деле не мог допустить падения Донецка ибо если бы допустил-Крым бы сейчас мог бы быть наш уже только наполовину и в этой половине бушевала бы война и что продержись Стрелков еще недельку-Донецк бы выручили при нем и пришлось бы Путину с ним иметь дело как он имеет сейчас дело с Захаром но Стрелков сломался и сдался.А кто не сдался по их мнению?Правильно. Дед Эдик. И если Дугин действительно решил быть против Путина Порошенко и либералов пускай весь ЕСМ явится в "Другую Россию" повинится дедушке за отступничество и вступит в  борьбу за то чтобы Лимонов был........президентом России!Да-да именно так они мне и говорят. Думаю что если сбудется-это будет достойный венец его суперинтересной жизни.

Про Мильчакова.
События на Украине. С 19 апреля 2015 г.

Именно поэтому я  и исхожу из того что за то что я курьерю мимо их палаток и даю им деньги на гуманитарку Донбассу меня ЕСМ не осудит а только одобрит.

Отредактировано Лев Каждан (2015-04-25 13:25:28)

За что нас любили в Латинской Америке.
" Я был русский, это им тоже нравилось. Они вряд ли знали о существовании еврейской эмиграции из России, им было бесполезно объяснять, что я по национальности русский, а приехал по визе, присланной мне фиктивно из Израиля и с согласия советских властей. Излишняя информация. Я был русский – и все тут. Как объяснила им и мне миссис Сирота, Россия расположена в Европе. Так я стал человеком из Европы. А они были из Центральной и Латинской Америки. И были мы все из мира.
   Вынужденно, помимо моей воли я, человек, сбежавший из СССР сюда в поисках творческой свободы, то есть возможности печатать здесь, свои ненужные здесь, нужные только там, в России, произведения, – поступок достаточно легкомысленный, – оказался для них представителем моей страны, единственным доступным им в их жизни представителем России – СССР.
   Видит Бог, я старался прилично представлять свою страну перед ними. Я не выебывался, прежде всего перед собой, и не смотрел на мир с позиций своего воображения, я старался честно смотреть. Этих женщин вовсе не касалось, печатали меня там или нет, в конце концов, таких как я едва ли тысячи.
   Им понятно было другое – страна, в которой бесплатное высшее образование, бесплатное медицинское обслуживание, где квартирная плата составляет ничтожную долю зарплаты, где разница между зарплатой рабочего – 150 рублей – и академика или даже полковника КГБ – 500 рублей, всего 350 рублей, господа, это вам не астрономические суммы, в которые оцениваются состояния богатейших семейств Америки, и рядом жалкие 110—120 в неделю, которые Эдичка зарабатывал басбоем в отеле «Хилтон» – такая страна не может быть плохой страной.
   Они не проделывали вместе с западной интеллигенцией долгий путь очарования русской революцией и Россией, и разочарования в ней. Ничего они не проделывали. Среди них ходили смутные слухи о стране, где таким, как они, живется хорошо. Всегда ходили.
Я не вдавался в подробности, и не мог бы им объяснить русскую историю последних 60-ти лет – сталинизм, жертвы, лагеря, все это они пропустили бы мимо ушей. Их собственная история тоже изобиловала жертвами и зверствами. Они не были горды и честолюбивы, они и их мужья не писали стихов и книг, не рисовали картин, у них не было бешеного желания во чтобы это ни стало втиснуть свое имя в историю своей страны, а еще лучше мира, и поэтому преград и запретов на этом, вовсе им ненужном, пути они бы и не признали. Они жили и были добры и угощали русского жареным ямсом и любили своих Хозе, и рожали детей, и фотографировали их в лучших одеждах, и это была их жизнь.
   Куда естественнее моей – я признаю. А я таскался по свету, из-за честолюбия потерял любовь, и когда потерял – понял, что любовь для меня была куда дороже честолюбия и жизни самой, и вновь стал искать любовь, и в этом состоянии поисков любви нахожусь. С точки зрения любви в этом мире, в России ее, конечно, больше, чем здесь. Это видно невооруженным глазом. И пусть простят меня, Эдичку, пусть скажут, что я мало знаю Америку, но здесь любви меньше, господа, куда меньше…"
А откуда в США взяться любви?Продажная любовь-не любовь а другой там не бывает.

Отредактировано Лев Каждан (2015-05-01 23:59:36)

И критика советского строя справедливая. К сожалению когда писался этот роман СССР уже и стремился интегрироваться в цивилизацию блядей. И в итоге был продан правящими блядьми с молотка.
"А что в России? – спросите вы. Но Россия и ее общественный строй тоже продукт этой цивилизации, и хотя там внесены некоторые изменения, но это мало помогает. Любовь уходит и из России. А любовь нужна этому миру, мир вопит о любви. Я вижу, что миру нужны не национальные самоопределения, не правительства из тех или иных лиц, не смена одной бюрократии на другую, капиталистической на социалистическую, не капиталисты или коммунисты у власти, и те и другие в пиджаках – миру нужно разрушение основ этой человеконенавистнической цивилизации – новые нормы поведения и общественных отношений, миру нужно настоящее равенство имущественное; наконец, равенство, а не та ложь, которую в свое время написали на знамени своей революции французы. Любовь людей друг к другу нужна, чтоб жили мы все, любимые другими, и чтоб покой и счастье в душе. А любовь придет в мир, если будут уничтожены причины нелюбви. Не будет тогда страшных Елен, потому что Эдички ничего не будут ждать от Елен, природа Эдичек будет другая, и Елен другая, и никто не сможет купить любую Елену, потому что не на что будет покупать, материальных преимуществ у одних людей перед другими не будет…"

Мне повезло больше чем Эдичке мои исследования все-таки оказались нужны евразийцам. Но не будь НБП-не было бы и ЕСМ. Так что Эдичка позаботился о том чтобы мне не жилось как ему.Позаботился и предоставил свою партию Дугину как стартовую площадку.
"Умные очень бля американцы советуют таким людям, как мы с Алешкой, переменить профессию. А куда мне девать все мои мысли, чувства, десять лет жизни, книги стихов, куда самого себя, рафинированного Эдичку деть. Замкнуть в оболочку басбоя. Пробовал. Хуйня. Я не могу уже быть простым человеком. Я уже навсегда испорчен. Меня уже могила исправит.
   У американской безопасности в свое время еще будет с нами хлопот. Ведь не все же сломаются. Через пару лет ищите русских среди террористов во всевозможных фронтах освобождения. Предрекаю.
   Переменить профессию. А душу возможно переменить? Определенно зная, на что он способен, всякий ли сможет подавить себя здесь и жить жизнью простого человека, не претендуя ни на что, и видя вокруг себя деньги, удачу, славу и, большей частью, все это малозаслуженно, уже зная по опыту и Советского Союза и здешнему, в данном случае это одинаковый опыт: послушный и терпеливый получает от общества все, протирающий задницу, услужающий – получает все.
   Гениальных изобретателей вегетарианских бутербродов для секретарш с Уолл-Стрита – раз, два, да и обчелся, здесь приходят к успеху по большей части так же, как и в СССР – послушанием, протиранием штанов на своей или государственной службе, скушным каждодневным трудом. То есть, растолкую – цивилизация устроена таким образом, что самые норовистые, страстные, нетерпеливые и, как правило, самые талантливые, ищущие новых путей, ломают себе шею. Эта цивилизация – рай для посредственностей. Мы-то считали, что в СССР рай для посредственностей, а здесь иначе, если ты талантлив. Хуя!
   Там идеология, – здесь коммерческие соображения. Приблизительно так. Но мне-то какая разница, по каким причинам мир не хочет отдать мне то, что принадлежит мне по праву моего рождения и таланта. Мир спокойно отдает это – место я имею в виду, место в жизни и признание – здесь – бизнесмену, там – партийному работнику. А для меня места нет.
   Что ж ты, мир – еб твою мать! Ну, я терплю-терплю, но когда-то это мне надоест. Раз нет места мне и многим другим, то на хуй такая цивилизация нужна?!"

Долой опозорившую себя культуру и кровавую немцовскую интеллигенцию!За Донбасс!За Белый Дом!За Лимонова!Долой!
"   – Свалить эту цивилизацию, и. свалить ее с корнем, чтобы не возродилась, как в СССР, труднее всего, – говорю я Алешке. – Свалить окончательно это и есть построить новое.
   – А как с культурой поступите? – спрашивает Алешка.
   – С этой-то феодальной культурой, – говорю я, – внушающей людям неправильные отношения между людьми, возникшие в далеком прошлом при другом порядке вещей, с ней как? Разрушить ее на хуй, вредную, опасную, все эти рассказики о добрых миллионерах, о прекрасной полиции, защищающей граждан от зверских преступников, о великодушных политических деятелях – любителях цветов и детей. Почему ни одна падла из господ писателей, Алешка, ни одна, заметь – не напишет, что преступления, большинство их, порождены самой цивилизацией. Что если человек прирезал другого и взял его деньги, то вовсе не потому, что ему цвет и хрустение этих бумажек до степени убийства другого нравятся. Он от общества своего знает, что эти бумажки среди его сородичей – Бог, они ему и женщину дадут какую захочет, и жратву дадут, и от изнуряющей физической работы избавят. Или человек за измену жену убил. Но если бы нравы были другие, мораль другая, и только любовь мерила бы отношения между людьми, то зачем бы он за нелюбовь убивал. Нелюбовь это несчастье, за нее жалеть нужно. По телевидению все семьи да джентльменов в костюмах показывают. Но это уже уходит – джентльмены в костюмах уходят, и дикий ветер новых отношений, игнорируя все полицейские меры, все религиозные рогатки, воет над Америкой и всем миром. Джентльмен в костюме, седой глава семьи терпит поражение за поражением, и скоро, очень скоро он уже не будет управлять миром. Муж и жена, сошедшиеся, чтобы было спокойнее и экономически выгоднее жить, не по любви, а по приказанию обычая, это всегда было искусственно и порождало массу трагедий. На хуй сохранять отживший обычай…"

Еленушка-это его жена с которой он уехал и которая стала полноценной американкой приняв их ценности и бросив его как лузера.

Однокурсница А.Китаева. Розовая гуманистка заклеймила его за сталинизм и он до сих пор про это забыть не может.Разумеется Михаил она бы и с евразийцами общий язык не нашла ибо ЕСМ-далеко не организация розовых гуманистов плюнуть бы и растереть но нет он уже целый год все ее поминает.

Никаких других занятий этот черный день мировой истории не заслуживает.
" – Который час? – спросил я.
   – Ночь, – сказала она.
   – Где все? – спросил я.
   – Все уже давно ушли. Ты так напился, что ничего не помнишь. Мы держали тебя в душе, Карл тебя пытался отрезвить, ты был в душе, может быть, три часа, но бесполезно. – Как ты мог так напиться?! Мне было очень стыдно за тебя, я даже плакала. Правда, тот черный, что делает амулеты и ожерелья, он тоже был очень пьян, и был пьян твой друг писатель. Он и Маша так напились. Маша кричала, когда мы тебя тащили в душ: «Не трогайте его, он великий русский поэт! Вы все ногтя его не стоите, оставьте его в покое! Что ему нужно, то он и делает. Отойдите от него, негодяи!» Она была сумасшедшая и пьяная, – зло закончила Розанна.
   Я усмехнулся. Маша была свой человек, она была воспитана в лучших традициях московской богемы, она знала, что кричать. Маша была крещеная узбечка, здесь, в Нью-Йорке, она ревностно посещала церковь, пела в хоре, но лучшие традиции московской вольной богемы засели в ней крепко. Она знала, что если друга куда-то волокут, то пьяный ты или не пьяный – надо его выручать, пусть даже криком. Она недаром была последовательно любовницей двух московских знаменитостей – скульптора Эраста Провозвестного и поэта Генриха Сапгира. Оба славились своими алкогольными скандалами и даже драками. Так было принято в том мире, откуда я уехал, там это не считалось бесчестием, всякий имел право расслабиться, если мог и хотел.
   Я вспомнил, что сегодня четвертое июля, и что я должен выебать Розанн. У меня болела голова, я едва понимал, куда делось столько часов моего времени, от них, этих часов, не осталось даже темной ямы, но я отвлекся от рассуждений, нужно было ебать ее, иначе я перестал бы себя уважать. Что я делал в эти часы, можно было попытаться восстановить и потом, сейчас следовало выполнить данное себе обещание.
   – Давай ляжем, – сказал я ей, – мне тебя хочется.
Я врал, конечно, хотя иногда и до и после этого, мне ее хотелось выебать, но тогда, усталому и пьяному, мне совершенно этого не хотелось. Я все же принудил себя отвлечься от моего состояния и углубиться в ее тело, заняться им."

Вот они убийцы нашей страны!Те кого надо было не выпускать за границу а расстреливать дома!А раз уж выпустили-не позволить их радио вещать на территории СССР.
"Хозяин библиотеки, с седенькой бородкой восторженно говорит Фейну, что у него взяли статью в юбилейный номер «Посева». Нашел чем гордиться, остолоп. Седенький был в СССР киносценаристом – работал на советскую власть. Я не встречал в СССР свободных киносценаристов, естественно, он писал там то, что нужно власти. Здесь он пишет тоже именно то, что нужно здешней власти – такие люди при всех режимах работают на власть. Они родились, чтобы служить, выполнять функции. Без особых угрызений совести они меняют хозяев. А чего нет?
   – Проститутка! – думаю я о седеньком. Проститутка тоже тягает, тяжело дыша, шкафы – экономит время и деньги. Очевидно, ему на Радио-Либерти платят не густо. Или от жадности. «А почем нынче Родина?» – хочется мне спросить у него… Тягает. Таскает и его сын – загорелый атлет лет шестнадцати. Молодящаяся мамаша мебель не таскает. «Маму можно выебать», – так говорит как всегда присутствующий при мне вездесущий Кирилл. Я взял его заработать немного денег. Это была его, наверное, первая погрузка в жизни. Крупному аристократу противно таскать мебель, он мало что умеет правильно взять, он держится еле-еле, но держится, хотя работа для него нож острый и, наверное, унизительна. Мне-то, человеку, в сущности, из низов, видевшему и перевидевшему в этой жизни всякие ситуации, пот тоже не в новинку, хотя не грузил я ничего уже лет десять. На лице же Кирилла – тоска, отвращение к работе и скука. Они уйдут только после получения денег, сменившись некоторым довольством, но их уже, как окажется, успел заметить Джон, он больше не пригласит аристократа грузить мебель, ему такие юноши несимпатичны. Он не понимает условностей этого мира.
   – На хуя этой проститутке Большая Советская Энциклопедия, – продолжаю думать я о нашем клиенте. – Ясно, что и Энциклопедия и огромный Орфографический словарь нужны ему только затем, чтобы грамотнее продавать Родину. Даже книжки в бумажных переплетах о героях отечественной войны вывез. Зачем? Как возможный материал для своих скриптов. Для каких-нибудь «разоблачений». Писал же один такой, только из второй эмиграции, кажется, и до сих пор пишет – советскую книгу прочтет и якобы антисоветские тенденции у автора находит – и статья готова. Так и живет, статья за статьей. А другой, бывший советский офицер, в двух местах умудряется одно и то же публиковать, на Радио-Либерти пошлет, и в «Русское Дело» – название изменит, два абзаца поправит и шлет. Два гонорара. Так и прожил свои 30 лет за границей. Хорошо готовит. Пожрать любит. Они, бедняги, не виноваты – им жрать хочется. А если на себя работать будешь и этот мир, что СССР, что Америку собой измерять, так есть что же, а? Не святым же духом питаться?"

Вполне уважительная причина перестать любить исскусство.
"   Посетив все галереи, которые находятся в том же здании, что и галерея Кастелли, я обычно спускаюсь на Вест Бродвей.Бродят люди. Художников я всегда отличаю. Мне знакомы их лица, как и лица мордатых парней с Вашингтон-сквер. Это лица моих московских друзей художников. Бородатые, внешне одухотворенные, или напротив – неприметные, замученные ли работой или свежие и нахальные, они знакомы мне до ниточки морщин, так же как и лица их подруг – верных, прошедших с ними сквозь многие годы, и случайных, веселых спутниц по постели, выпивке и курению, не затронувших души, сегодня прибывающих, завтра уходящих. В апреле и марте мне хотелось жить в Сохо, я рвался туда, мне хотелось жить в небольшом доме, знать всех соседей художников, сидеть по вечерам на ступеньках этого дома, пить пиво, трепаться с соседями, завести прочные связи, мне так хотелось, но лофты чрезвычайно дороги, и тогда я не осуществил своей мечты. Сейчас, когда я стал спокойнее, я уже не хотел бы жить в Сохо. Я понял, что я очень изменился, что меня уже не удовлетворяет только искусство, и люди искусства, и то, что когда-то делало меня счастливым, тот богемный, веселый образ жизни уже невозвратен, а если бы мне удалось его сымитировать, это оказалось бы вскоре ненужным, раздражающим и злящим повторением уже виденного. Они эгоистичны, думаю я, тащась по улице и глядя на обитателей Сохо, они ищут успеха у этого общества, они циничны и замкнуты в своем кругу, плохо поддаются организации и, в конце концов, только часть этой цивилизации. В молодости они протестуют, ищут, негодуют в своем искусстве, а потом становятся столпами, подпирающими этот порядок.
   Во что превратился Сальватор Дали. Талантливый художник когда-то – сейчас он старый шут, способный только украшать своей мумией богатые салоны. В одном из таких салонов я с ним и познакомился. Туда привели меня и Елену все те же Гликерманы – Алекс и Татьяна.
   Дали сидел в красном углу, вместе со своим секретарем и какой-то девицей. Оказался он маленького роста, плешивым с нечистой кожей лица старичком, сказавшим мне по-русски: «Божья коровка, улети на небко, там твои детки кушают котлетки»… Это то, что говорят многие поколения детей в России, когда на руку к ним сядет насекомое, именуемое в просторечьи божьей коровкой, на крылышках у него пятнышки. Моя Елена была от Дали в восторге, он от нее, казалось, тоже, называл Жюстиной, чего она, поверхностно нахватанная отовсюду, в сущности, малообразованная девочка с Фрунзенской набережной, не знала. Ну, я, большой и умный Эдичка, конечно, сказал ей, что Жюстина – героиня одного из романов маркиза де Сада. Дали назвал ее «скелетиком». «Спасибо за скелетик», – сказал он Гликерманам; его секретарь, хуже меня говоривший по-английски, записал наш номер телефона и обещал звонить в определенный день.
   Елена очень ждала звонка и хотя, к несчастью, заболела, но постоянно что-то нюхала, чтобы выздороветь, и говорила, что пойдет к Дали, даже если будет умирать, но он не позвонил. Мне было жаль расстроившуюся девочку, старый маразматик расстроил дитя, и она от отчаянья и насморка и болезни очень много и хорошо в тот вечер ебалась со мной, хотя это уже был период трусиков, заляпанных в сперме.
   Все извращено этой цивилизацией, джентльмены в костюмах загадили и испакостили все. Продающиеся во всех магазинах литографии и офорты старых маразматиков типа Пикассо, Миро, того же Дали и других, превратили искусство в огромный нечистый базар. Им мало их денег, они хотят еще и еще. Им мало картин маслом и темперой, мало рисунков, акварелей и гуашей, так чтоб еще больше выколотить деньги, они делают свою халтуру на камне, и в сотнях и тысячах экземпляров пускают это в продажу. Негодяи, обесценившие все. Многие из них обременены женами и несколькими семьями, родственниками и друзьями, им нужно много денег. Деньги, деньги и жажда денег руководят этими старичками. Из бунтарей когда-то они превратились в грязных дельцов. То же ожидает сегодняшних молодых. Поэтому я перестал любить искусство."

Да!Против таких должна быть Мировая Революция!
"Недодушенная девочка стала звонить Карлосу. Это был довольно серый на мой взгляд тип – я его однажды видел здесь в мастерской, ординарная личность, ни хуя особенного, ни хуя интересного. Он ни хера не делал, а денег у него было полно, как сказала Елена. – Откуда? Родители. Вот против такого положения вещей и будет направлена мировая революция. Трудящиеся – поэты и басбои, носильщики и электрики – не должны быть в неравном положении по сравнению с такими вот пиздюками. Оттого и мое негодование.
   Она ничего не стала надевать, только припудрилась и опять красный витой шнур замотала вокруг лба и шеи, и как была в джинсиках и свитерке черном, пошла. Его еще, слава Богу, не было. Мы сели вправо от входа на возвышении – столик заняли на четырех, заказали красное вино, а она его выглядывала. У нее появилась эта глупая привычка – ждать и выглядывать кого-то. Раньше она никого не выглядывала.
   – Я забыла тебе сказать, – вдруг произнесла она, немного, как мне показалось, смутившись – это очень дорогой ресторан, у тебя есть деньги?
   У меня было в кармане 150 долларов, если уж я шел с ней, я знал ее привычки. 150 – это хватит.
   – Есть у меня деньги, не волнуйся, – сказал я.
   Потом появился этот тип. Я не враждебен к нему, если б не Елена, на хуй он мне нужен, серая личность с чековой книжкой. Тех, кто сам вырвал деньги у этой жизни, можно хотя бы уважать за что-то, его, иждивенца своих родителей, за что было уважать? На хуй он попался на моей дороге!
   Он пришел, короткие волосы, консервативно одет, это не мое выражение, я спиздил его у Елены и лесбиянки Сюзанны. Сел он рядом с ней, пожимал все время ручку моей душеньки. Мне это было неприятно, но что я мог сделать. «Тэйкэт изи бэби, тэйкэт изи!» – вспомнил я всплывшее выражение Криса. И стал спокойнее. Пожимает ручку, и то обнимет за плечи, то уберет руку. Дело ясное, видно мало дала, или чуть дала и больше не дает ебаться, думал я с чудовищным хладнокровием, глядя на эту женщину, с которой вместе в ярко освещенной церкви был обвенчан по царскому обряду. «Злые люди будут стараться вас разлучить», – вспомнил я напутственные слова священника из его проповеди.
   Злой человек все хватал ее за руку. У меня и глаз бы не дернулся пристрелить его, для таких как он и созданы законы, охранять их имущество и сомнительные права, чтобы такие, как я, не осуществили (глаз бы не дрогнул) право справедливости. Я сидел напротив – даже в моих несчастьях – живой, злой, куда более обширный и талантливый, чем он. Все мое несчастье заключалось в моих достоинствах. Я мог и умел любить. А он был равнодушная пробка, которую качает на волнах житейского моря, у него был только хуй, и он канючил, трогая ее руку, домогаясь вставить свой чешущийся хуй в ее пипку.
   А, они ни о чем интересном не говорили. Я что-то для приличия у него спрашивал, как-то участвовал в беседе. Моя цель была сидеть рядом с ней."