Из "Восстания против современного мира"

При изучении Западного мира и особенно Древней Эллады необходимо учитывать два аспекта. Первый связан со смыслами, аналогичными тем, которые мы ранее выявили при рассмотрении процесса формирования других великих цивилизаций; смыслы эти касаются мира, не ставшего еще секулярным и все еще пронизанного общим принципом «сакрального». Второй аспект относится к процессам, предваряющим последний гуманистический, светский и рационалистический цикл; именно благодаря ним многие современные люди радостно усматривают в Греции исток своей собственной цивилизации.

В эллинской цивилизации присутствует также гораздо более древний эгео-пеласгический субстрат, в котором с новой силой проявил себя лейтмотив атлантической цивилизации Серебряного Века, особенно в форме деметризма, наряду с частыми темами более низкого порядка, инспирированными хтоническими и демоническими культами. Над этим субстратом и в оппозиции к нему обнаруживаются уже типично эллинские формы данной цивилизации, созданные ахейскими и дорийскими племенами, характеризуемые олимпийским идеалом гомеровского цикла и культом Аполлона Гиперборейского. Победоносная борьба Аполлона против змея Пифона, запечатленная в изображении на храме Аполлона в Дельфах (до введения данного культа Дельфы были оракулом Матери Геи, связанной с демоном вод – атланто-пеласгическим Посейдоном), представляет собой один из многоуровневых по значению мифов: в нем описываются как метафизические события, так и борьба между расой, поклоняющейся Урану, и расой, практикующей хтонический культ. Необходимо также иметь в виду побочные продукты возрождения изначального субстрата, проявившегося в триумфе ряда разновидностей дионисизма, афродитизма, пифагорейства, а также других духовных направлений, связанных с хтоническим культом и ритуалом, включая соответствующие общественные и моральные формы.

Верно это и в этическом плане. Исходя из подобной перспективы, мы можем выделить три страты. К первой примыкают остатки рас, абсолютно чуждых расам северо-западного или атлантического цикла, а тем самым и индоевропейцам. Вторая страта, вероятно, образовалась ответвлением от западно-атлантической расы, проникавшей в древности вплоть до Средиземноморья. Данная страта может быть названа палео-индоевропейской, хотя при этом нельзя упускать из виду ее внутреннее преобразование и инволюцию; с ней непосредственно связана пеласгическая цивилизация. К третьей страте относится эллинское население северо-западного происхождения, мигрировавшее в Грецию в относительно недавнее время. Такая тройственная стратификация, а также динамика соответствующих воздействий, присутствовала и в италийской цивилизации. Применительно к Элладе, она, возможно, находила отражение в трех классах спартиадов, периэков и илотов у жителей Спарты. Трех-, а не традиционная четырехчастная структура объясняется наличием аристократии, носившей одновременно и воинский, и сакральный характер; так было с Гераклидами или Гелеонтами, «сияющими», претендовавшими на символическое происхождение от Зевса или Гелеона.

С учетом враждебного отношения, которое проявляли греческие историки при описании пеласгов, и связи, которая зачастую устанавливалась ими между пеласгическими и сиро-египетскими культами и обычаями, признается чужеродность ахейского мира предшествовавшей ему пеласгической цивилизации [1] – причем даже современными исследователями, установившими родство и сходство в обычаях и типаже между цивилизацией ахейцев и дорийцев, с одной стороны, и северо-западными племенами кельтов, германцев, скандинавов и даже арийцев Индии, с другой [2].

[1] Геродот («История» 1.56; 8.44) рассматривал первых ионийских обитателей Афин как пеласгов и называл их язык «варварским», т.е. не-эллинским.

[2] W.Ridgeway, The Early Age of Greece (Cambrodge, 1901), 1.337-406; 407, 541. Данная работа содержит ряд ценных мыслей относительно разделения между нордическими и пеласгическими компонентами эллинской цивилизации, хотя автор и делает акцент больше на этнической, чем на духовной оппозиции между ними.

Характер сил, столкнувшихся друг с другом в античной и доисторической Греции, наглядно иллюстрируется следующими факторами: а) простая линейная чистота, геометрическая и «солнечная» ясность, эссенциализм и простота, символизирующие освобождение, могущество и примордиальность и лежавшие в основе дорических форм и дорического космоса, противостояли хаотическому органицизму, использованию животных и растительных символов, превалировавших в следах крито-минойской цивилизации; б) сиятельные олимпийские фигуры противостояли богам-драконам и человеко-змееям, демонам с ослиными головами и черным богиням – с лошадиными, магическим культам подземного огня или божеств вод. Одним из нарративов доисторической Греции был рассказ о легендарном государстве Миноса, воцарившегося в стране пеласгов, где Зевс считался хтоническим демоном и, следовательно, смертным созданием [3]; где черная Мать-Земля была величайшим и могущественнейшим из божеств; где в качестве доминирующих мы находим культы (связанные с женским элементов и, возможно, имеющим отношение к египетскому декадансу [4]) Геры, Гестии, Фемиды и нереид; и где высшей планкой духовности были лунные мистерии Деметры, характеризующиеся гинекократической транспозицией ритуалов и общественных норм [5].

[3] Калимах, «Гимн Зевсу», 5.9.

[4] Геродот, «История», 2.50. Существуют две традиции, связанные с пеласгическим Миносом: в первой он предстает как справедливый царь и божественный законодатель (его имя имеет интересные этимологические параллели с индийским Ману, египетским Менесом, германским Mannus и, возможно, латинским Нумой); во второй – как жесткий и демонический властитель, правитель вод. Вражда между эллинами и Миносом относится ко второй из этих традиций.

[5] Как писал Бахофен: «Гинекократия – часть наследства тех рас, которые Страбон (7.321; 7.572) рассматривал как варварские и как ранних до-эллинских обитателей Греции и Малой Азии, чьи повторяющиеся миграции дали начало античной истории, также как в более позднюю эпоху волны северных народов – истории наших времен» (Mutterrecht, 43). Другой историк, Доменико Моссо (Origini della civiltà mediterranea, 128) показал, что жрицы, изображенные на саркофаге из Агиа Триады, отвечали за наиболее ответственные жреческие функции, мужчинам же доводились лишь второстепенные роли. Моссо указал также на то, что минойско-пеласгическая религия в течении длительного времени сохраняла свой матриархальный характер, и что привилегированный статус женщин, не только в ритуальной, но и в общественной жизни (Escursioni nel Mediterraneo, 216, 221), характеризовал как минойскую, так и этрусскую цивилизации.

В другом ракурсе, следы победы новой цивилизации над старой видны в «Эвменидах» Эсхила. На собрании богов, призванных вынести приговор Оресту, который, мстя за отца, убил свою мать Клитемнестру, четко проявляется конфликт между мужской и женской правдой. Аполлон и Афина выступают против ночных женских божеств (эриний), жаждущих для Ореста возмездия. Если в «Эвменидах» заявляется, что можно иметь отца, не имея матери (ссылка на символическое рождение Афины и противопоставление материнству примордиальных дев, не нуждавшихся в партнере), то цель этого – подчеркнуть высший идеал вирильности и идею духовного и чистого «генезиса», свободного от натуралистического плана, где верховенствует право и статус Матери. Таким образом, оправдание Ореста знаменует триумф нового закона, нового обычая, нового культа и нового права – вот на что жаловались эвмениды, хтонические женские божества со змеями вместо волос, дочери Ночи и символ древней до-эллинской эры. Знаменательно, что местом, где выносится божественный приговор, в трагедии Эсхила является священный холм Ареса, расположенный в бывшей цитадели амазонок, перебитых Тесеем.

Олимпийская концепция божественного была одним из наиболее характерных проявлений «нордического света» среди эллинов; это был взгляд на символический мир бессмертных и сиятельных сущностей, отрешившихся от низших регионов земного бытия и всего подверженного становлению, хотя иногда богам и приписывалось то или иное «происхождение»; это была позиция по отношению к сакральному как к чему-то такому, что – по принципу аналогии – ассоциируется с ясными небесами и снежными вершинами, подобно эддическому Асгарду и ведической горе Меру. Идеи же, касающиеся: а) Хаоса как примордиального принципа и его первых манифестаций – Ночи и Эреба – как истоков дальнейших поколений, включая Свет и День; б) Земли как универсальной Матери, существовавшей прежде своего небесного супруга; и, наконец, в) всего потока хаотического становления, умирания, превращений, приписывавшихся даже божественной природе – все идеи эти, в действительности, не эллинские, но скорее выдающие собой пеласгический субстрат в синкретической системе Гесиода.

Древней Элладе была известна и олимпийская, и героическая темы. «Герои» понимались как те, кто превосходит смертную и человеческую природу, они рассматривались в виде полубогов, причастных тому же самому олимпийскому бессмертию; дорийский и ахейский герой часто становился таковым благодаря действию, а не кровному родству с племенем богов (т.е. не в силу унаследованного сверхъестественного статуса). Его бытие носило целиком эпический характер, подобно персонажам, обнаруживаемым в более близких к нам по времени циклах. Оно не знало ни мистической лишенности «южного света», ни возвращения во всепорождающую космическую утробу. Победа (Ника) венчает на Олимпе дорического Геракла, наделенного чистой вирильностью, незамутненной титаническим элементом. Идеальным типом представлялся не Прометей – его эллины рассматривали как поверженного противника Зевса-победителя пеласгических божеств [6] – а анти-гинекократического Геракла, одержавшего триумф над титаническим элементом; освободившего Прометея после принятия им стороны олимпийцев; уничтожившего амазонок; нанесшего рану самой Великой Матери; получившего яблоки Гесперид после победы над драконом; принявшего ношу Атланта и функцию «полюса», не в качестве кары, но испытания; и, через пламя, перешедшего из земного существования в олимпийское бессмертное бытие. Божества, страдавшие и умершие для того, чтобы вновь вернуться к жизни, подобно растениям, производимым землей, равно как и божества, персонифицирующие страсть мятущейся и сломленной души, были абсолютно чужды этой примордиальной духовности.

[6] Олимпийский Зевс, после победы над титанами и их союзниками, заключил их в Тартар или Эреб, служивший и местом, где пребывал в плену «Атлант», а также обиталищем Гекаты, являвшейся одной из форм пеласгийской Богини.

В отличие от хтонического ритуала, имеющего отношение к аборигенному и пеласгическому слою, которому были присущи страх перед демоническими силами (δεισιδαιμονία) и всепоглощающее чувство «инфецированности» злым началом, от которого необходимо избавиться, или ощущение трагической стихии, которое нужно гнать прочь (ἀποποπμαί), олимпийский ахейский ритуал имел дело исключительно с такими взаимоотношениями с богами, которые носили ясный и точный характер, и боги мыслились в позитивном ключе как принципы благотворных влияний, общение с которыми не привносит элемента ужаса, а, напротив, содержит черты и «свойскости», и достоинства, присущие отношению “do ut des” в высшем его смысле [7].

[7] См. J.E.Harrison, Prolegomena to the Study of Greek Religion (Cambridge, 1903), 4-10; 120; 162. Данная работа содержит несколько ценных наблюдений относительно оппозиции в рамках греческой религии между ахейским олимпийским и хтоническим ритуалами.

Судьба (т.е. Гадес), стерегущая большую часть живущего в «темную эпоху» человечества, не пугала этих мужественных людей, но встречала с их стороны холодное и бесстрастное противостояние. Высшие чаяния этих «малых числом» обретали покой в чистоте пламени, которому ритуально предавались (для окончательного освобождения) тела героев и великих вождей, в обряде кремации, противоположном погребальным практикам, символизирующим возвращение в утробу Матери-Земли, которые обнаруживаются у представителей до-эллинских, пеласгических популяций [8].

[8] См. W.Ridgeway, Early Age of Greece (506 и далее; 521-525), где противопоставляются кремационные практики северного арийского происхождения и погребальные – греко-пеласгического; такое различие отражает уранический и теллурический взгляды на потусторонний мир. Кремация тел применялась теми, кто жаждал раз и навсегда избавиться от психических остатков «умершего», поскольку эти остатки рассматривались как злотворные, или теми, кто представлял душу «героя» обитающей в месте, тотально отдаленном от Земли; данного места можно достичь лишь через уничтожение последних связей с жившим (т.е. трупом), словно через радикальное очищение. Погребальный ритуал выражает идею возврата «земли к земле» и зависимости от истоков, понимаемых теллурически. Во времена Гомера данный обряд был практически неизвестен, равно как и понятие «ада» и адских мук.

Мир древней ахейской души не ведал пафоса избавления и «спасения»; в нем игнорировались всяческие экстазы и мистические восхождения. Здесь также важно различать дифференцированные части того, что кажется единым целым; необходимо восстановить в своих антитетических истоках, что из них внутри эллинской цивилизации к чему относится.

Перевод Антона Шмакова