«…вольного дыхания и психологической раскованности. Откуда их взять в стране, где страх основополагающ, где люди бледнеют даже от пустякового визита в милицейское отделение, ибо за ним мерещатся бескрайние просторы лагерей, небезызвестных архипелагов, кошмарных принудительных дурдомов - пандемониум  Совдепии . Но и без этих прелестей жизнь в этой стране проходит в торжествующей неестественности: фальсификация, лицемерие, подлость, обман, бесконечные запрещения. Но к чему фиксировать ситуации и панорамы, описанные сотни раз? И где же здесь упомянутая выше глобальная музыкальная структура? Она очевидна: в этой "стране рабов, стране господ" царил и царит тиранический "генерал-бас" - будь то самодержавие и крепостничество, "линия партии", "кровавый генерал-бас" (вольная расшифровка аббревиатуры) или золотой телец. Спросят: разве в других странах не господствует нечто аналогичное? Нет. Это имеет место, слабое или серьезное "влияние, но не является "основным тоном" социального аккорда. По крайней мере, в странах относительно цивилизованных. Но здесь, в  Совдепии , в "совке", надо настраиваться по "генерал-басу" и плясать под эту музыку, если хочешь чего-нибудь добиться. А если не хочешь этого "чего-нибудь"? Тогда необходимо услышать собственный настрой, голос внутренней судьбы, то есть "музыку человека, musica humana».
«Буржуазная эпоха основательно перевернула бедные мозги человеческие, а   Совдепия  — страна, несмотря ни на что, угнетающе буржуазная, довершила этот процесс».
И все же, на мой взгляд, Россия - обычная европейская страна, только нищая и задавленная. Самые обычные для современной жизни аксессуары - квартира, машина, дача - достаются здесь либо жестокой многолетней экономией, либо унизительным, растлевающим душу, конформизмом, либо... нестандартными путями. Отсюда психологический климат постоянной лжи, в которой пребывают советские граждане, начиная с детского сада. Нынешние жалобы на отсутствие руководящей идеологии нелепы: нет и не может быть такого понятия, как "государственная идеология".
Только правящая клика и только в своих интересах ставит перед населением "цели" и "задачи". Отсюда такое странное германо-монгольское образование, как марксизм-ленинизм со   своим бредовым взглядом на историю и небрежно-утопическим - на будущее, этот неудобоваримый идеологический суррогат. Понять это невозможно, запомнить очень тяжело. Лишь профессиональные начетчики в силах держать в памяти эту белиберду.
Помимо насильственно насаждаемого марксизма-ленинизма была у советского населения более существенная и теплая идеология - романы Ильфа и Петрова "Двенадцать стульев" и "Золотой теленок". В романах этих осмеяны и оплеваны традиционные сословия: священники, дворяне, интеллигенты - просто неудачники и тупицы, не поспевающие за прогрессивным ходом паровоза истории. На фоне тружеников - безликих дураков - выделяются подпольный миллионер Корейко, - человек, безусловно стоящий внимания, имеющий большое будущее в  Совдепии , и великолепный аферист Остап Бендер, автор жизненных максим, с детства затверженных любым советским человеком. Взрывчатая смесь "морального кодекса строителя коммунизма" с мудростью Остапа Бендера породила полную беспринципность, недоверие ко всему и всем и неистовую жажду денег».
«В нынешней России жить трудно и опасно, и все же,  Совдепия  была куда более опасной страной. Дело даже не в концлагерях, дурдомах, милицейском произволе, отсутствии общественных туалетов, невозможности снять гостиничный номер в городе, где ты прописан и прочее. Дело в психологическом климате, позволяющем энергичное произрастание этого всего. Ложь всасывалась с молоком, пропитывала плоть и кровь, отсюда тотальное неверие во все напечатанное и высказанное официально или с каким-либо пафосом. Эмоциональный спектр советского населения был приблизительно таков: страх, враждебность, злопамятность, подозрительность, постоянное ожидание худшего, самого худшего, катастрофы, агрессивность под личиной заботы, любви, патриотизма. Большинство людей здесь не умели ни слушать, ни разговаривать, поскольку умение слушать предполагает внимание и уважение к собеседнику, в умение разговаривать - спокойствие и собранность». Выработанная привычка говорить с начальством так, с друзьями иначе, на собраниях так, на пикниках иначе, в лицо одно, за спиной другое привела к постоянному колебанию, нервной неуверенности и автоматическому желанию выиграть секунду, другую, заполнив эту секунду въедливыми словами-паразитами. Отсюда беспрерывные "ну", "знаете ли", "думается", "хотелось бы", "как бы", и бесконечные междусловные "э-э-э". Времяпровождение в этой стране и в государственном и в семейном, и в личном плане всегда напоминало репетиции какого-то дикого спектакля, где режиссеры и актеры ищут сюжет и слова по ходу дела, и где премьера постоянно откладывается. Атмосфера стабильной неуверенности раскинулась над полем бесконечных догадок: кто я? кто ты? где хозяин? кто правит страной и правит ли кто-нибудь вообще? Традиционный русский миф о самозванце ("Мы пустим слух, что он скрывается", "Бесы" Ф. М. Достоевский) превратился в сказание о "неких деструктивных силах", гнездящихся на Лубянке или где-нибудь в подземных советских городах».
«За обшарпанным фасадом  Совдепии  всегда представляются черные, глубинные кошмары-лабиринты жутких подземных городов, громадные, закутанные колючей проволокой, таежные зоны, где тысячами белесых, мутных огоньков мерцают глаза живых мертвецов. И когда мальчики из интеллигентных семей рвутся к "романтике", дабы хоть чуть-чуть расстроить заводную машинку своей жизни - школа, родители, институт - за водочным перегаром и нескладной матерной бранью они начинают чувствовать... ужас  Совдепии» .
«В  Совдепии , где власти и население всегда ненавидели друг друга…».
«Все эти знаки времени, свойственные вообще современной эпохе, ощущались в  Совдепии  гораздо отчетливей. В хайдеггеровской концепции "man" (безличное местоимение, заменяющее существительное в немецких предложениях) отнюдь не отрицается логическая конструкция предложения в частности или идея порядка вообще: непонятен, не поддается интерпретации "двигатель", "центр" такого предложения, такого порядка. В  Совдепии  же всегда подвергалась сомнению сама идея конструкции или порядка, откуда частое употребление слов "бардак", "неразбериха", "самотек" и т. д. И естественно, когда нет внутренней стабильной структуры, ее заменяют наглядностью, видимостью, "показухой", пустоту представляют полнотой, из бесконечных минусов получают "в общем и целом" плюс. Когда нет духовного и душевного содержания, его заменяют формальным, осязаемым, телесным великолепием; наглядность, осязаемость, конкретность взвинчивается до скульптурной весомости, до монументальности. В музыке, понятное дело, это выражается ликующим мажором - маршами, ораториями, кантатами. Только в "лирической" продукции для массового употребления прорывается кликушеский вой (на нем защи-и-итна гимнастерк-а-а) или обычная неуверенная лексика (и не то, чтобы да, и не то, чтобы нет; то ли, может, он со мною, то ли, может, я при нем... и т. д.).
Какова судьба наглядного великолепия, не оживленного ни основной идеей, ни бестолковым массовым энтузиазмом? Держаться как можно дольше, держаться по инерции».
«Совдепия  по-своему решила проблему женской эмансипации, бросив представительниц "прекрасного пола" (Ах, господин Талейран, зачем вы это сказали?) на Магнитку и в прочие интересные места. Глядя на фотографии в "Работнице" тридцатых годов, трудно поверить, что эти чумазые, широкоплечие бабы могли кого-то возбудить, кроме циничных сексопатов "божественного маркиза". Впрочем, они и не стремились к этому, судя по стихотворению Паши-трактористки ("Работница", 1939):
Ты глаза не пяль, погоди,
Я стесняюсь своей большой груди.
И когда мы будем одни,
Будем думать про трудодни».
««Помимо всяких препятствий, о которых речь пойдет ниже, трудно жить  среди  "народа-богоносца" и обладать "загадочной русской душой". Когда распахнулся железный занавес, поток мировой глупости хлынул в Россию (как будто было мало своей, национальной).  Среди   прочих   радостей ,  это   усилило   дикий   национал-патриотизм ,  задавленный   Советами :…».