Некоторое время назад на сайте Русская Idea обсуждалась история одного нереализованного проекта, а именно – проекта Земского собора. Идея созыва представителей «всей земли» исходила из славянофильских кругов середины XIX века, однако нас интересовала не столько идея сама по себе, сколько то, каким образом она воспринималась в российской государственной элите. Проект учреждения Земского собора был разработан министром внутренних дел графом Н.П. Игнатьевым в самом начале правления Александра III. Однако решительное противодействие этому проекту со стороны могущественного обер-прокурора Синода К.П. Победоносцева поставило точку не только в карьере Игнатьева, но и в попытках верхов бюрократии каким-то образом преодолеть «бюрократическое средостение» между монархом и народом.
Несмотря на столь внушительное поражение, идея Земского собора не умерла в начале 1880-х годов. И в 1890-е годы, и в первые годы ХХ столетия она продолжала оставаться тем цементирующим началом, которое давало единство определенному кругу людей – в историографии их принято называть неославянофилами.
Продолжая этот сюжет, Русская Idea публикует статью Максима Медоварова – о том, как один из видных неославянофилов генерал А.А. Киреев боролся за реализацию этого проекта накануне Первой русской революции и в самый ее пик, вплоть до издания Манифеста 17 октября 1905 года. Причем боролся не только с либералами-западниками, высшей бюрократией и реакционными публицистами, но и со своими ближайшими соратниками.
***
Достаточно широко распространен стереотип о том, что лозунг созыва законосовещательного земского собора был прочно связан со славянофильством. На самом деле, это представление далеко от истины. Хотя учение о «земле» и «государстве», которое должно прислушиваться к совещательному «голосу земли», было ясно сформулировано еще Константином Аксаковым в его знаменитой записке 1855 г. (опубликованной лишь четверть века спустя), однако вопрос о земском соборе в России ни в 50-е, ни в 60-е годы не ставился. Более того – он и не мог ставиться, учитывая, что земский собор – это собрание сословное, а Иван Аксаков в 1861 г. призывал упразднить сословные перегородки. С другой стороны, умеренные либералы 60-х годов либо требовали созыва настоящего парламента («конституанты»), либо, как Борис Чичерин и Константин Кавелин, считали, что Россия к парламенту и конституции не готова, и нужно некоторое время сохранять самодержавие.
Лишь в 1866–1867 гг. появляются проекты («сверху» – министра внутренних дел Валуева, «снизу» – находившегося в оппозиции правительственному курсу великого князя Константина Николаевича и его адъютанта Александра Киреева), предполагавшие промежуточный вариант с включением выборных представителей в Государственный Совет. «В настоящее время конституция невозможна, возможно только совещание сословий» [1], – писал тогда Киреев, еще не перешедший на славянофильские позиции. Речь шла всего лишь о том, что в случае нужды Государственный Совет мог вызывать для консультаций по два-три депутата от дворянских и земских собраний.
Эти проекты стали дальними предвестниками знаменитой «конституции» Лорис-Меликова 1881 г., однако современниками они вовсе не осознавались как таковые. Мы привыкли смотреть на политические споры 60-х – 70-х годов XIX в. через призму эпохи 1905 г., что глубоко неправильно: в царствование Александра II ни «правые», ни «левые» вообще не задумывались над вопросом о теоретических отличиях законодательного и законосовещательного собрания. По умолчанию предполагалось, что второе является переходным звеном к первому, тем более что опыт созыва Генеральных штатов во Франции в 1789 г. и совещательного ландтага в Пруссии в 1847 г., приведший к кровавым революциям, говорил сам за себя.
Таким образом, различие между законодательным (и избираемым по внесословному принципу) и законосовещательным (и сословно-корпоративным) собранием, которое будет проблематизировано в 80-е годы и расколет общество в 1905 г., в эпоху Александра II вовсе не осознавалось как проблема. Много позже, в 1910 г., Александр Киреев вспоминал: «В это время толки о представительстве как в славянофильском смысле, так и конституционном имели лишь академический характер… Сам государь, да и не он один, недостаточно ясно понимал коренную разницу между славянофильским совещательным собором и западными камерами, наделенными решительным голосом. Ввиду невозможности обсуждать публично вопрос о представительстве общество посвятило свои силы земству. Так длилось до 17 октября [1905 г.]» [2].
Похоже, что первым, кто изначально настаивал на идее созыва совещательного земского собора, был Федор Михайлович Достоевский: по воспоминаниям Петра Вейнберга, разговоры об этом велись уже в сибирской ссылке, а в 70-е годы писатель открыто мечтал о том, как «серые зипуны» рядами потянутся на собор. Однако Достоевский остался в одиночестве: никто из славянофилов не поддержал в марте 1881 г. проект Лорис-Меликова, предусматривавший вполне скромное совещательное представительство. Это было во многом обусловлено тем, что среди предполагавшихся к включению в Государственный Совет выборных представителей были явные либералы-западники.
Как только эта опасность с воцарением Александра III была устранена, Иван Аксаков впал в соблазн воспользоваться моментом и созвать земский собор, который выразил бы всенародное одобрение курсу нового самодержца. Этому, казалось, благоприятствовали все обстоятельства: назначение министром внутренних дел Николая Игнатьева, подоспевший 200-летний юбилей последнего (как тогда считалось) земского собора 1682 г., ожидание коронации и большой запрос в обществе на консолидацию вокруг Александра III на антиреволюционной основе. Именно в этот момент Иван Аксаков достает из архива записку четверть-вековой давности своего брата о «земле» и ее совещательном голосе и публикует ее в газете «Русь». Однако планы Аксакова рушатся в одночасье из-за того, что Победоносцеву, Каткову и «катковистам» удалось убедить императора в том, что созыв земского собора приведет к повторению сценария с французскими Генеральными штатами. Казалось бы, налицо – открытое противоборство между славянофилами и охранителями по вопросу о земском соборе, но это не так. Ни один из поздних славянофилов не поддержал Аксакова в 1882 г., и всё произошедшее осталось его сугубо личной затеей, заведомо обреченной на неуспех.
Однако последовавшие за отставкой Игнатьева годы «контрреформ» (при всей условности этого термина) привели к тому, что идея созыва законосовещательного земского собора впервые стала предметом настоящих дискуссий по существу. В течение 80-х годов в обществе всё более распространяется представление о том, что до императора не доходят элементарные сведения о происходящем в стране и что решение сложнейших государственных вопросов требует совещательного «голоса земли», подобно тому, как для решения накопившихся церковных проблем требуется созыв Вселенского собора, агитацию за который вел Киреев во время торжеств в честь 900-летия крещения Руси в 1888 г. Наступает момент, когда, несмотря на суровые условия цензуры, полемика о земском соборе, приглушенная в 1882 г., открыто вырывается на страницы печати.
Однако главными оппонентами Киреева в дискуссии 1890 г. оказались вовсе не либералы вроде Сергея Трубецкого и Бориса Чичерина, которые лишь к концу 90-х годов решатся требовать созыва законодательного парламента, а консерваторы-охранители. Резче всех с критикой Киреева выступил Владимир Грингмут, подчеркивавший, что русское общество уже далеко не такое, как в XVII в., а потому при любых выборах наверх всплывут самые гнилые элементы. Грингмут предупреждал: «С этого всегда начинается парламентская комедия, чтобы закончиться кровавою революционною драмой. Стоит только допустить ту нелепую фикцию, что собрание каких-то выборных или назначаемых лиц представляет собой “народ” и служит выразителем его стремлений и желаний, чтобы тотчас же стать на покатую площадку, которая неминуемо ведет к парламентаризму… При настоящих нравах, взглядах и обычаях XIX века, всякий земский собор у нас будет если не парламентом, то, во всяком случае, тем роковым зародышем, из которого неотвратимо разовьется и вырастет настоящий парламент со всеми его последствиями, от которых наши славянофилы так открещиваются и которых так жаждут наши “либералы”» [3]. Целиком разделяя тревоги Грингмута, Константин Леонтьев заявил: «Революция посредством Земского Собора станет на легальную почву. И тогда-то прощай Россия!..» [4] Его поддержал и другой видный консервативный публицист, бывший революционер Юрий Говоруха-Отрок. В конце концов, начальник Главного управления по делам печати Евгений Феоктистов был взбешен тем, что сама тема земского собора проникла на страницы газет, и в декабре 1890 г. запретил Кирееву печатать ответную статью с возражениями Грингмуту [5]. Позицию Феоктистова на замалчивание проблемы поддержал и Победоносцев.
Однако Киреев все-таки нашел возможность в своем «Кратком изложении славянофильского учения» 1896 г. и ряде статей пояснить, почему он превратился в сторонника земского собора. «Дети имеют право говорить с отцом», – настаивал Киреев. Поэтому так важно, чтобы голос всех слоев народа доходил до монарха – через развитие местного самоуправления («при самодержавии необходимо должна существовать децентрализация самая обширная»), через свободу печати и право подачи прошений, через земский собор и личную газету императора, даже через оперативные доклады спецслужб [6]. Все эти каналы связи народа с царем для Киреева были равно значимы, ибо имели одну цель – гласность. Самодержавие без гласности, без народного совета, по мнению Киреева, являлось «слепым», «непросветленным», «жестокой и ужасной деспотией». «Искать выхода из затруднения должно не в дроблении верховной власти, – указывал мыслитель, – а в ее просвещении; по нашим понятиям, верховная воля должна оставаться совершенно автономною, подчиняться своему собственному разуму, но просветленному свободным выражением желаний и нужд… народа. Если, с точки зрения славянофильской, можно говорить об ограничении власти, то лишь в смысле добровольного самоограничения. Мы думаем, что зло и неустройства – главнейшее происходят от неведения» [7]. Стоит лишь царю иметь достоверную информацию – и все проблемы будут решены.
Киреев подчеркивал: «Земский собор не имеет ничего общего с парламентом ни по составу, ни по способу созыва, ни по правам, ни по назначению! Парламент стесняет волю самодержца, а земский собор ее освещает». «Значение соборов заключается в идее совета с подданными, а не совсем не в представительстве», – писал Киреев [8]. Члены собора должны были избираться не от партий и не от имущественных курий, а от сословий, профессий и территорий, причем только от благонадежных – без адвокатов, журналистов, «интеллигентов», представителей «беспокойных» окраин и т. п. Киреев даже допускал, что на «совете земли» может быть представлена даже всего одна губерния – но так, чтобы ее представители выражали мнение всей России. Таким образом, количественный демократический принцип представительства заменялся на качественный.
Мы сосредоточили свое внимание на Кирееве, превратившемся в 90-е годы XIX в. в главного идеолога созыва земского собора, однако что об этом думали другие поздние славянофилы? Большинство из них не признавало ни идейного лидерства Киреева, ни его «Краткого изложения славянофильского учения». Левое крыло поздних славянофилов (Орест Миллер, Николай Аксаков, Афанасий Васильев) с каждым годом всё более смыкалось с либералами-конституционалистами, они закончили поддержкой либеральных требований в огне 1905 г. Для правого крыла славянофилов, так называемых «москвичей» (Дмитрия Хомякова, Федора Самарина и близкого к ним Льва Тихомирова), напротив, призывы Киреева казались слишком радикальными. Много лет спустя Тихомиров вспоминал, что представления Киреева о формах созыва земского собора были расплывчаты: «Как это организовать конкретно? Он не думал… И это вовсе не по “тупости”, а потому, что у него живы были только нравственные мотивы, а конституционные его мало занимали. У него было такое убеждение: если будут судить по совести, то столкуются. Ну а если будут судить не по совести? Тогда всё равно ничего не выйдет, как ни устраивай» [9].
Пожалуй, лишь «центрист» Сергей Шарапов к началу XX в. был солидарен с требованием созыва совещательного земского собора, но ситуацию осложняло его личное соперничество с Киреевым за лидерство в славянофильской среде и за внимание Николая II. В 1902 г. малым тиражом для членов правящей династии и высших сановников Киреев издал программную записку «Россия в начале XX столетия», в которой обозначал земский собор целью на отдаленное будущее, а немедленно предлагал осуществить ряд паллиативных реформ по ограничению излишнего бюрократизма. Эти же идеи генерал Киреев неоднократно излагал императору и императрице, а также министру внутренних дел Плеве при личных аудиенциях, что вызывало ревность и раздражение Шарапова, который сам писал аналогичные записки.
Однако правые славянофилы восприняли идеи Киреева в штыки. Так, Федор Самарин боялся, что революционная интеллигенция, «третий элемент» «будет выдавать себя за излюбленных народом людей и свои фантазии будет проводить как волю народа». Возродить земские соборы допетровской Руси, по мнению Самарина, невозможно, под видом собора объединится вся либеральная и социалистическая оппозиция. «Едва ли следует указывать на земский собор даже как на окончательную цель нашего политического развития» [10], – предостерегал Самарин Киреева в 1904 г. Вместо этого он призывал сохранить существующий «бюрократический» строй, просто добавив к нему свободу вероисповедания, «обеспечение личной неприкосновенности и свободы, ограждение частных лиц от административного и судебного произвола». О том, что могло бы заставить бюрократию добровольно пойти на такие уступки, Федор Самарин и поддержавший его Дмитрий Хомяков, умалчивали.
Неудивительно, что в эпоху министерства Петра Святополк-Мирского многие дворяне поддержали позицию Киреева. Пока в Москве Самарин и Хомяков тщетно боролись с либерально-конституционалистской городской думой, в Петербурге образованное 9 ноября 1904 г. Консервативное бюро, куда вошли видные придворные сановники (Головин, Голенищев-Кутузов, Шванебах, Нарышкин, Гессе), подало императору адрес, в котором говорилось: «Мы убежденные последователи славянофильских идей. Мы верим, что только в единении царя и народа счастие России. Мы верим, что только самодержавие, усиленное советом народа, может дать ему и истинную свободу» [11]. В декабре Консервативное бюро одобрило предложенный Киреевым проект, согласно которому предполагалось ввести в Государственный совет 60 новых лиц: по десять выборных от крестьян, от горожан, от дворянских и земских собраний и по десять назначенных правительством из числа предводителей дворянства, членов земских управ и городских голов. Кроме того, выборные члены должны были появиться в отдельных департаментах Государственного Совета. В дальнейшем предполагался созыв по сословным куриям земского собора, который мог бы разрабатывать законопроекты и давать рекомендации по бюджету.
Рескрипт Николая II новому министру внутренних дел Александру Булыгину 18 февраля 1905 г., предполагавший созыв совещательной Государственной Думы, был воспринят Киреевым восторженно: «Да, я дожил до дня, где славянофильство торжественно признано руководящей идеей русского быта! Земский собор восстановлен! Восстановлена связь прямая, непосредственная между царем и народом. Средостение между ними падает… Рескрипт Булыгину – величайший акт мудрости (хотя и бессознательной)… Лишь бы не вздумали отстранять мужиков и напустить в этот земский собор интеллигентов и разночинцев-конституционалистов» [12]. «Отныне или правительство будет жить рескриптом Булыгину, или оно добьется революции, – провозглашал Киреев. – Самодержавие должно оставаться нетронутым, но не бюрократического вида, а совещательного (славянофильского). Конечно, риск есть, но обойти его нельзя» [13].
Дело, разумеется, было не в личных настроениях Киреева. Его взгляды на короткое время получили в России массовую поддержку. В марте 1905 г. в Москве съезд губернских предводителей дворянства высказался за сочетание самодержавия с земским собором. 25 апреля Киреев заявил в печати по этому поводу: «Половина культурной России принимает славянофильскую программу… Народу – право свободного мнения, царю – право полновластного решения. Именно эта старинная русская мысль, столь неприятная нашим конституционалистам, и высказывается в дворянских и других адресах консервативной, монархической партии» [14].
Первое полугодие 1905 г., когда цензура де-факто прекратила выполнять свои функции, в целом было временем открытого и плодотворного обсуждения идеи созыва земского собора в печати. Шарапов в своей газете «Русское дело» упрекал Киреева в расплывчатости его понятий о земском соборе и местном самоуправлении, однако в целом решительно солидаризировался с ним. Более того, он опубликовал на страницах «Русского дела» часть прошлогодней переписки Киреева с Федором Самариным. Последний все еще считал, что «при нынешних обстоятельствах созвание земского собора было бы делом безумным. Земский собор неминуемо сделается средоточием политической борьбы, направленной против самодержавия, и деятельность его весьма скоро примет революционный характер» [15]. Самарина поддержали Грингмут, Дмитрий Хомяков и Лев Тихомиров, который писал: «Киреев толкует о земском соборе. Кто же это его соберет? …Нужна программа реформ, нужно правительству знать, зачем оно существует и куда ведет страну… А когда этого нет – земский собор непременно превратится в парламент» [16]. Киреев осознавал эту опасность, но призывал пойти на риск: «Не меньше вас я вижу опасность созыва земского собора; но мне ясна и опасность от правительственного ничегонеделания, от его косности… Необходимый нам сильный человек может явиться лишь из числа членов земского собора» [17]. Любопытно, что Киреев подметил, что все его более консервативные оппоненты живут в Москве и потому не видят ежедневно невозможность сохранения «петербургской бюрократии» в ее текущем, «победоносцевском» виде. «Status quo немыслим, – убеждал Киреев Грингмута. – Я мечтаю о том, что, может быть, земский собор в соединении с царем и окажутся искомым правительством. В моем проекте есть опасная возможность неуспеха, есть шанс успеха, нужно попробовать, в вашем проекте – даже и шансов на успех нет» [18].
Сильное впечатление на современников произвела поддержка лозунга созыва земского собора, которую высказал Кирееву главный историк-специалист по этому вопросу – Василий Осипович Ключевский. Не менее существенным было то, что и редактор «Нового времени» Суворин присоединился к этой позиции, хотя сотрудники газеты занимали куда более либеральные позиции. Так, на страницах «Нового времени» публицисты Глинка и Уваров объявили земский собор пережитком далекого прошлого [19], а занявший буржуазно-либеральную позицию Михаил Меньшиков обвинил славянофилов в том, что они всего лишь «дворянофилы» и отстаивают исключительно свои сословные привилегии: «Русские дворяне, еще недавно совсем беспечные насчет политики, точно по команде сделались славянофилами» [20]. Возмущенный выходкой Меньшикова Киреев жаловался Суворину: «И что за поганая привычка у наших полемистов – непременно всякое действие, всякую мысль человека объяснить какими-нибудь своекорыстными мотивами, непременно какою-нибудь подлостью, вот как и Меньшиков! …Ежели бы юродствующий Меньшиков послушал, сколько среди нас было горячих толков именно о том, чтобы охранить мужиков, дать им сильное участие в представительстве, он бы, конечно, не подумал обвинить нас в желании получить “комиссионные”!» [21]
Таким образом, в 1905 г. произошло размежевание между либеральными сторонниками законодательной Думы, ультраконсервативными противниками любого представительства и умеренно-консервативными апологетами совещательного собрания. Это размежевание, бросившееся в глаза даже вождю большевиков Ленину, таким образом, имело корни в 90-х годах XIX в., но не ранее. В 1905 г. оно стало катализатором оформления первых политических партий в стране. Консервативное бюро 1 мая 1905 г. было преобразовано в Отечественный союз, который уже в феврале 1906 г. прекратит свое существование именно из-за раскола на сторонников законодательной и законосовещательной Думы.
Рескрипт Булыгину 18 февраля определил лишь совещательный характер будущей Думы, но не конкретный механизм ее избрания, который решался уже на Петергофских совещаниях в июле 1905 г. Отечественный союз представил сразу несколько проектов (Киреева, Гурко, Куломзина, Бобринского), которые отличались лишь числом сословных избирательных курий [22]. В итоге за основу был принят проект Владимира Гурко. В целом предполагалось, что созываемый путем многоступенчатых выборов и нерегулярно, от случая к случаю, земский собор числом около 500–600 членов выберет из своего состава Государственную Думу как свой постоянно действующий рабочий орган (в составе около ста человек). Однако вместо проекта Гурко был утвержден проект самого Булыгина, в котором избирательные курии определялись не по сословному, а по экономическому принципу. Так, не предполагалось отдельных курий для дворян, крестьян, духовенства, а лишь для «землевладельцев» как таковых. С огромным трудом Отечественному союзу все-таки удалось добиться выделения отдельной курии для крестьян.
Но даже в таком куцем виде «булыгинскую» Думу в августе-сентябре 1905 г. поздние славянофилы и примкнувшее к ним дворянство было готово поддержать. «Когда будет провозглашена Дума, – надеялся Киреев, – то можно будет успешно бороться с революцией и конституцией, опираясь на Думу» [23].
Манифест 17 октября перечеркнул все славянофильские надежды и был воспринят как катастрофа и гибель России. «Совещательная Дума могла бы регулировать, вдохновлять власть, придать ей недостающий ей ум; Дума конституционная ослабит только эту власть, сама же новым источником власти не сделается», – заключил Киреев [24]. После переворота 3 июня 1907 г. поздние славянофилы еще не раз пробовали поднять вопрос о возврате к «булыгинскому» формату законосовещательной Государственной Думы, однако каждый раз наталкивались на сопротивление премьер-министра Столыпина. Время было упущено.
Грингмут, Самарин, Хомяков, Тихомиров теперь могли заявить о своей правоте, и даже Киреев был вынужден ее признать: «Летом 1905 г. мы были обстоятельствами приближены к этим [славянофильским] идеалам; в Петергофе они осуществились, хотя в глупых, эмбриональных, уродливых формах, и вот всё это рухнуло и мы стоим перед конституцией, перед тем, чего больше всего боюсь, что больше всего ненавижу, в чем вижу гибель и моей Родины и моей Церкви» [25]. Ранее бывший поборником формулы «одна воля – много умов», противопоставляемой парламентскому принципу «много воль – много умов», теперь Киреев констатировал, что Россия явила миру небывалый еще пример политической системы, основанной на принципе «много воль и никакого ума».
Современный церковный публицист Антон Тускарев писал: «Старые формы русской жизни наполнились новым революционным содержанием и играли совершенно противоположную роль. Если в Московской Руси, в эпоху крепко воцерковленного народа и земский собор, и земское самоуправление являлись подпорками православному самодержавию, то в условиях всеобщего отступления от веры и нарастания революции подобные учреждения (Государственная Дума и земства) сыграли роль мин, заложенных под самодержавие и взорванных в феврале 1917 года» [26]. Этому учил и европейский опыт созыва совещательных сословных собраний по образцам XVI – XVII вв., неизменно перераставших в революционные парламенты (так было в свое время во Франции, Испании, Дании, Пруссии), это заранее предсказывали и охранительные публицисты. Однако последние не могли предложить внятной альтернативной программы развития страны, а потому на волне всеобщего недовольства на короткое время позднеславянофильский лозунг созыва совещательного земского собора получил широкую популярность и значительную поддержку. «Звездный час» этого лозунга был краток – с осени 1904 до осени 1905 гг. – однако оставил яркий след в истории России, не забытый и по сей день.
_______________________
[1] ОР РГБ. Ф. 126. Оп. 1. Д. 3. Л. 115–116.
[2] ОР РГБ. Ф. 126. Оп. 1. Д. 4а. Л. 1об.
[3] Spectator [Грингмут В.А.]. Текущие вопросы международной политики. IV. Наши братья // Русское обозрение. 1890. № 7. С. 379–381; Он же. Текущие вопросы международной политики. VI. Россия и европейские союзы // Русское обозрение. 1890. № 10. С. 873–875, 883–885; Он же. Славянофильские иллюзии // Грингмут В.А. Объединяйтесь, люди русские! М., 2008. С. 449–452; Он же. «Только один вопрос» // Там же. С. 453–455.
[4] Леонтьев К.Н. Записки отшельника. М., 1992. С. 366.
[5] ОР РГБ. Ф. 126. Оп. 2. П. 3606. Д. 33. Л. 1–2; Там же. Д. 41. Л. 1.
[6] Киреев А.А. Спор с западниками настоящей минуты // Русское обозрение. 1895. № 5. С. 209, 253–256; Он же. Славяне и Россия. Третий ответ Spectator’у // Славянские известия. 1891. № 28 (14 июля). С. 488-489.
[7] Киреев А.А. В защиту братушек. Первый ответ Spectator’у (Письмо к редактору) // Славянские известия. 1890. № 36. С. 647.
[8] Киреев А.А. Спор с западниками… С. 213, 236.
[9] Тихомиров Л.А. Тени прошлого. М., 2000. С. 660, 663–664.
[10] Переписка А.А. Киреева и Ф.Д. Самарина // Нестор. 2000. № 3. СПб., 2005. С. 36–38, 46, 49, 59.
[11] ОР РГБ. Ф. 126. Оп. 1. Д. 13. Л. 356об–357об.
12] ОР РГБ. Ф. 126. Оп. 1. Д. 14. Л. 17, 37об, 39, 40.
[13] Историограф. Генерал Киреев и Грингмут // Русские ведомости. 1915. №233 (11 октября). С. 2.
[14] Киреев А.А. О злобах настоящего дня с точки зрения славянофильского учения. Сообщение генерала А. Киреева в Славянском обществе 3 февраля 1905 г. // Славянские известия. 1905. № 4. С. 319–333.
[15] Переписка А.А. Киреева и Ф.Д. Самарина. С. 19–27.
[16] ГАРФ. Ф. 634. Оп. 1. Д. 14. Л. 174а, 174в, 175; 25 лет назад. Из дневников Льва Тихомирова // Красный архив. 1930. № 1. С. 41; № 2. С. 64.
[17] Переписка А.А. Киреева и Ф.Д. Самарина. С. 70–71, 76.
[18] Историограф. Указ. соч. С. 2.
[19] Глинка С. Значение земского собора // Новое время. 1905. № 10451 (9/22 апреля). С. 3; Уваров А. К вопросу о «самобытности» нашего государственного строя // Новое время. 1905. № 10468 (26 апреля/9 мая). С. 5.
[20] Меньшиков М.О. Суть славянофильства // Славянофильство: pro et contra. СПб., 2009. С. 679.
[21] РГАЛИ. Ф. 459. Д. 1782. Л. 37–38об; Киреев А.А. Исчезновение славянофильства. Письмо в редакцию «Нового времени» // Киреев А.А. Сочинения. Т. 2. СПб., 1912. С. 275.
[22] ОР РГБ. Ф. 126. Оп. 1. Д. 21/2; Переписка А.А. Киреева и Ф.Д. Самарина. С. 73.
[23] ОР РГБ. Ф. 126. Оп. 1. Д. 14. Л. 62об.
[24] ОР РГБ. Ф. 126. Оп. 1. Д. 14. Л. 118об.
[25] ОР РГБ. Ф. 265. П. 190. Д. 32. Л. 90об – 91.
[26] Церковь о государстве. Старица, 1993. С. 85.