Макс Мюллер, описывая актуально существующую «языческую» индоевропейскую традицию Индии, и характеризуя ее как целое употребляет термин «генотеизм». Суть его сводится к тому, что непросвещённые философскими спекуляциями жители индийских деревень в своей непосредственной культовой практике почитают одно-единственное божество. То, которому покланялись их предки, и которому посвящен храм в той местности, где они проживают. Вопрос, касающийся «иных богов» попросту не ставится. Все это примерно соответствует восприятию Сакрального в русской глубинке, где еще в середине прошлого столетия смиренно замечали: «Бог один, а вера разная»; при этом под «верой» подразумевается не предмет веры, как таковой, а ее внешнее обрядовое выражение.
Там, где мы встречаем родословие богов (Гомер, Гесиод, Брахманы и Упанишады), речь идет не о культовой практике, но литературной традиции; либо попытке создания специфической теологии, как фундамента некой универсальной схемы, нивелирующей в себе отличия различных культов. Другими словами, с тем, что собственно и определяется термином «языческое многобожие» или в лексике отцов церкви — «эллинство». Что оказывается довольно поздним явлением, напрямую увязанным с упадком Традиции, и попыткой ее вторичного переосмысления.
Одним из фундаментальных понятий в индийской теологии является «карма», под которой подразумевают обычно закон причинно-следственных соотношений. Собственно, в освобождении от этого все-довлеющего закона и состоит цель мистериальной практики различных школ индуизма. Карма - причина цепи перерождений, «Колеса Сансары». Так происходит потому, что в тотально обоженном творении смерть невозможна, возможна только метаморфоза, смена формы. Как неоднократно подчеркивал Е.В. Головин: «Ни египетская, ни греческая религия не знали таких понятий, как «начало», «конец» и «смерть». Но вся суть в том, что сколько-бы и какие-бы учителя не вещали об этом, каждый индус знает, что она есть. А также знает и то, что она ужасна и неотвратима. Православие в этом смысле куда, как более правдивая Традиция... Но здесь нас интересует вот какая параллель. По сути Карма повторяет т.н. «катабазис» — постепенное и безвозвратное увязание в грехе, свойственное традициям авраамизма. И если для индуса проблема преодоления этого дефекта человеческой природы переносится на неопределенное количество еще каких-то жизней; то для тех, кто не ставит знака равенства между мiром и Абсолютом (между болезнью, страданием, несовершенством — с одной стороны; и Богом — с другой), этот вопрос требует разрешения «здесь и сейчас».
Праиндоевропейская перспектива позволяет осмыслить «карму» иначе. «В латинской огласовке, — пишет Ю.Н. Стефанов, — это „carmen“: песня, напев, стихи, поэма, изречение оракула, пророчество, заклинание, магическая формула, присяга, клятва. По-русски — это „чара“, „чародейство“, волшебный заговор; тоже и по-французски („Charmes“, „Чары“ — название стихотворного сборника Поля Валери). Карма, кармен, чара — сила слова, перед которой склоняются не только стихии, демоны, люди и все бессчетные миры, но и сами боги. Не призыв ли ко всемогущей чаре-карме звучит в известном присловье „чур, чур меня“? И снова та же двойственность, полярность смысла, как и вышеприведенных примерах: чураться — страшиться, сторониться, ибо карма — вне человеческих представлений, она чудовищно страшна. Мериме, как мне кажется, вовсе не случайно назвал свою роковую героиню Кармой, Чарой, Карой».
У Иллича-Свитыча мы находим несколько реконструкций ностратических праоснов, представляющих непосредственный интерес для темы, которую мы желаем здесь рассмотреть. Он определяет понятие «холм, скала», через алтайское *kira (холм, берег, край), дравидское *kar(а) (берег, край), семито-хамитское *qr (скала, гора, холм), индоевропейское *ker (скала, камень). Что в его же реконструкции напоминает праосновы, обозначающие черный цвет — алтайское *kara, дравидское *kar-, семито-хамитское *kr-, индоевропейское *ker-s-.
Также и основа *man, служит обозначением для очень обширного семантического круга — «человек», «мысль». В целом наиболее подходящим оказывается нижнебретонское определение menhir’а. «Менгир» — грубо обработанный камень, поставленный вертикально. Простейший памятник т.н. мегалитической культуры. Камень — как символ наиболее плотного и наименее живого, одухотворенного уровня мироздания, в культовом выражении соответствует индоевропейскому понятию человеческой природы вообще, как «земной» (латинское homo и humus, литовское zhmones и zheme), и смертной (греческое brotos, санскритское mr-ta-).
Возвращаясь к семантике, подмеченной Ю.Н. Стефановым, мы можем сейчас добавить, что вся эта чудовищная тяжесть смертности, кармической обреченности, которая в культовом символическом выражении кодифицируется образом «черного камня» или «скалы», выступает в то же самое время как некая «за-чарованная» реалия, плод темного колдовства, и, в конечном смысле иллюзия. Но так может быть только в одном случае. А именно в том, что даже этот предел «плотности» мiра о-Божен. Если человек не покидает свое тело, как некую оболочку и никчемный прах, а несет ее с собой в Вечность. Если то, что мы не понимая называем «духом», либо «душой» навсегда соединена с «камнем» — телом; а разделение на то и другое мыслится, как условность. И именно такое положение вещей мы застаем в Православии. Именно она, эта Традиция настаивает на слиянии Бога и мiра, в невыносимой тайне о-Божения самого нижнего, плотного, черного... Что концептуально мы можем определить, как «сверх-манифестационизм».