БУРЖУАЗИЯ И ТРЕТЬЕ СОСЛОВИЕ?

Во время моего визита во Францию зимой 2011 года я обсуждал с Аленом Соралем очень важную тему, которая
нашла свое отражение в его книге — соотношение буржуазии и Третьего сословия. Это в высшей степени интересовало в тот момент меня и, как выяснилось, не в меньшей степени его. Это не случайно, если мы хотим построить теорию, отвергающую либерализм, где осью является буржуазия и капитализм, но стремимся выйти за рамки и марксизма, и традиционалистского консерватизма (Р. Генон, Ю. Эвола), этот ключевой вопрос должен быть поставлен в центр внимания.

Так, традиционалисты отождествляют буржуазию и третье сословие в трехфункциональной модели, и на этом основании, отвергают коммунизм и пролетариат, как четвертую касту, время правления шудр. Сами коммунисты, в свою очередь, видят в буржуазии на сходном основании прогрессивный класс, солидарность с которым предполагается на предварительных этапах — в эпоху ликвидации феодального сословного общества и буржуазных революций.
Таким образом, консерваторы оказываются в лагере реакции и подчас вместе с буржуазией, а социалисты и коммунисты
поддерживают буржуазию в ее борьбе против традиционного общества. Это ошибка — убеждены мы, надо не просто ее исправить, но и понять ее истоки. Буржуазия стравливает левых с правыми, пока и те и другие не изнурят друг друга в борьбе, затем добивает и тех и других, и, наконец, заменяет и тех и других псевдо-левыми и псевдо-правыми, симулякрами. Именно это и происходит сегодня (о чем убедительно и красочно пишет Сораль).

Итак, Сораль в своей книге утверждает, что буржуазия не является Третьим сословием, но лишь его частью, и узурпация
права говорить от своего Третьего сословия и есть преступление буржуазии, которое лежит в основе отрыва капитала от
нации, крестьянства и структуры традиционного общества. Отсюда следует космополитизм буржуазии, и в дальнейшем,
глобализм. Это важнейшее замечание. В «Этносоциологии» я развиваю это положение более детально. В силу его значимости для Четвертой Политической Теории и создания нового глобального антилиберального фронта я приведу основные соображения, созвучные идеям Сораля.

Три главные социальные функции в индоевропейском обществе, по Дюмезилю, представлены oratores (жрецами), bellatores
(вионами), laboratores (тружениками). Первых и вторых всегда меньшинство, они составляют властную элиту. Третьих большинство. Это и есть Третье сословие. Оно состоит в абсолютном большинстве из свободных крестьян, которые и являются экономической основой традиционного общества, так как создают практически все материальные богатства. Физиократы (Кене) еще в XVIII веке жестко привязывали богатство наций к земле и ренте, то есть к крестьянскому труду. Ремесленники и купцы в процентном отношении составляли бесконечно малую часть Третьего сословия. Совокупно именно laboratores и принято называть «народом», в смысле «le peuple» (хотя в «Этносоциологии» я даю более нюансированную картину). По Соралю, городские торговцы, в какой-то момент узурпируют право говорить от имени всего «народа», то есть от лица крестьянства. С этого момента и начинается капитализм.

На самом деле, это совершенно верно. Но встает вопрос, как часть Третьего сословия оказывается в оппозиции Третьему сословию в целом? Здесь Сораль привлекает нечто аналогичное теории заговора, хотя и в социологической версии: по Веберу и, особенно по В. Зомбарту, главными силами буржуазного общества явились группы религиозных и этнических меньшинств, лишенных возможности полноценно участвовать в сословном католическом европейском обществе (протестантские секты у Вебера, евреи у Зомбарта). Я предлагаю зайти с другой стороны и внимательнее присмотреться к социологическому портрету буржуа как таковых — отдельно от их принадлежности к социокультурным меньшинствам. Это обращает нас к социологии возникновения города. И здесь обнаруживаются очень интересные детали.

Город никогда исторически не является результатом укрупнения крестьянского поселения — деревни, веси, села. Город
создается изначально именно как город. Село, по мере достижения максимального числа жителей, которые могут прокормиться с данного участка прилегающих земель, заставляет излишек населения откочевывать и основывать другое село – на определенном расстоянии. Так, село порождает только новое село, и никогда город.

Город создают завоеватели, воины, bellatores, которые покоряют сельчан и обкладывают их данью. Город есть крепость,
созданная воинами и предназначенная для обороны и хранения дани, взимаемой с прилегающих к нему земель. Поэтому
у города и у села совершенно разный социальный состав. В городе пребывают bellatores, в селе — laboratores. Исторически
bellatores тесно связаны с oratores, и составляют с ними общую элиту — господа копья и господа слова. Но проживающая в городе элита воинов и жрецов нуждается в обслуге, в холопах, дворне, слугах. Холопы рекрутируются из бывших крестьян, либо продающих себя в услужение, либо захваченных. Но их социальный статус меняется, они больше не laboratores, труженики, так как они не обрабатывают землю и не производят доминантные формы материальных благ (пищу). Они-то и являются матрицей буржуазии. Cлово «bourgeois» происходит от слова Burg, то есть город. От этого же корня в русском языке «горожанин» и «гражданин». Состав горожан-буржуа пополняют всевозможные бастарды, продукты нелегальных отношений элиты с женщинами низших социальных страт. Усложняясь, эта модель пополняется не просто обслугой аристократии, но и обслугой обслуги. Это и есть буржуа-горожане, совокупность холопской прислуги, обитающей вокруг дворян в центре сбора дани с окружающего крестьянского населения (собственно, «народа»). Это очень важно: буржуазия, по своему происхождению, не есть просто часть народа, это совсем иной тип, оторванный от народа, Третьего сословия (laboratores), но и не допущенный в ряды аристократии (bellatores и oratores).

Крестьянин занят трудом и пребывает в крестьянском космосе, укоренном в традиции. В этом его социологическая сущность. Воин занят войной и пребывает в стихии смерти и пира. На этом он основывает свою практику власти. Буржуа оказывается между этими пластами – он не производит продукты питания, не укоренен в традиционном космосе, но он отстранен и от войны, и от властвования. Буржуа холуйствует. По сравнению с крестьянином он бездельник. По сравнению с воином — трус. Иными словами, буржуа не есть представитель ни второго сословия, ни Третьего. Он изначально (!) есть симулякр.

Буржуа становится торговцем, потому что торговля – это зона обмена, и расположена на границе, – но сам буржуа социально находится на границе между первой и второй функцией. Не в особых социокультурных меньшинствах, протестантах или евреях, следует, таким образом, искать истоки капитализма как социальной и психологической перверсии; капитализм рождается из города и его социологической и социокультурной стихии.

Каста холуев, дорвавшись до власти, порождает глобальный холуйский строй. Это и есть капитализм. Он антитрадиционен,
антинароден и антинационален с самого начала. И именно капитал, достигнув свободы от сословного общества, опрокинув
и поработив своих господ (клир и аристократию), становится глобальным и космополитическим. Это не болезнь диспропорции, это закономерное развития изначального уродства.

Отсюда вытекает важный вывод: буржуазия — не Третье сословие и не народ. Это подлый паразитический слой общества,
несущий в себе ressentiment (по Ницше и Шелеру) в качестве главной силы. Презирая «народ», из которого буржуа вышел,
он ненавидит господ, которым служит. Так складывается ментальность социального вырожденца, носителя аномии. Новое
время, Модерн, есть конструкт этого больного сознания, и этим все объясняется.

Следовательно, традиционалисты и консерваторы ни при каких обстоятельствах не могут быть на стороне буржуазии, так
как этот тип является заведомо социальной патологией, носителем десакрализации, зависти, лжи и подлости. И что еще можно ожидать от идеологических потомков пресмыкающихся, но злопамятных рабов и сжигаемых мстительностью бастардов…

Но и коммунисты, интуитивно осознающие порочность капитализма, не должны дожидаться его победы, чтобы лишь затем
осуществить свою революцию. Манифест Коммунистической партии Маркса и Энгельса во всем неправ: он настаивает на
том, что у коммунистов нет ничего общего с антикапиталистическими движениями сословного общества. У настоящих ком-
мунистов есть общее и этого общего очень много. Это, впрочем, прекрасно описывает А. Сораль. Надо только отойти от схоластики и обратиться к реальному коммунизму. Этот реальный коммунизм побеждал не в индустриальных и капиталистических обществах, а, напротив, как раз в обществах традиционных. Только те социалистические революции имеют шанс победить, которые будут народными, а не догматическими. Это исторический факт, и a posteriori теоретический спор между Марксом и Прудоном, между большевиками и народниками выиграли Прудон и народники. Так было и так будет.
Только народный социализм способен на осуществление революции, а догматический социализм обречен на провал, соглашательство и рекуперацию буржуазной демократией.

Для консерваторов и традиционалистов, кстати, надо сделать еще один вывод: если они хотят победить буржуа и наказать нелегально дорвавшуюся до планетарную власти холуйскую сволочь, им надо опереться на народ, учесть социокультурный код настоящего Третьего сословия, то есть крестьянства. Поэтому только народный консерватизм, революционный консерватизм имеет шанс на политическое будущее — левый консерватизм, социальный и заинтересованный в благополучии простых людей.

В принципе, эти мотивы в свернутом виде присутствуют в книге А. Сораля. «Империю» может победить только альянс
аристократического духа, героизма и традиционалистского интеллектуализма с широкими народными массами, ищущими
свободы и социальной справедливости.