МЕСТО ТИБЕТСКОЙ ТРАДИЦИИ В ГЕНОНОВСКОЙ ДОКТРИНЕ
Невзирая на свое известное отношения к Буддизму, Рене Генон указывает (например, во «Введении в изучение индуистских доктрин») на особое значение Тибета. В другом месте того же «Введения…» он задается вопросом насчет буддийско-тантрических параллелей, но от ответа уходит – причем, его собственными словами, «по той же причине, по которой при написании главы об основных частях, на которые делится Восток, мы решили ограничиться беглым упоминанием тибетской цивилизации, несмотря на ее крайнюю важность».
В чем же эта важность?
Частичная разгадка кроется в одной из рецензий (1949 г.) на книгу Марко Паллиса «Пики и ламы», где Р.Генон сообщает:
«Фактически, то, что превыше всего характеризует тибетскую цивилизацию, – это превалирующее значение, которое отдается одному из элементов [буддийской] доктрины, до такой степени, которая не встречается больше нигде; этим элементом является концепция Бодхисаттвы».
Под «Бодхисаттвой» мэтр, как следует из его дальнейших рассуждений, понимает не столько «святого, не достигшего еще высшего уровня совершенства», сколько «существо, идентичное Будде», но «вновь снизошедшее в Круг [сансары]», для чего он находит соответствующий термин – «réalisation descendante» («нисходящая реализация»). Подобный статус, по Р.Генону, напрямую связан с доктриной Аватары. Позже детально раскрытой в трудах Фритьофа Шуона.
Итак, тибетская традиция – «аватароцентричная» par excellence. В этом она несколько напоминает Ислам (и в меньшей степени – Иудаизм), хотя статус Пророка, конечно, лишь отчасти идентичен статусу Аватары. Есть большое сходство с Христианством, но там аватарический принцип, даже будучи поставлен во главу угла, сведен к своего рода «точке сингулярности» в лице Христа. В Индуизме указанное понятие также наличествует, но разбавлено многими другими метафизическими концептами, что не оставляет места для разговора о его центрирующей роли (а где это все же наблюдается – как в кришнаизме, – ситуация приближается к христианской). В дальневосточной традиции же роль Аватары особо не акцентируется.
Что касается «réalisation descendante», то в другом месте Р.Генон отождествляет ее с «жертвой», придавая, впрочем, этому слову космологическое значение «собирания разбросанного» («Rassembler ce qui est épars» – название статьи в «Этюд традисьоннель», позже опубликованной в качестве одной из глав «Символов сакральной науки»). На микрокосмическом уровне это, к слову, коррелируется с небезызвестной тибетской практикой «чод».
Нельзя не напомнить, что в геноновской трактовке Девятый (из числа т.н. «великих») Аватара – «Будда» – не Шакьямуни как таковой, а некая сумма «божественных интервенций», адресованных «млечха», т.е. «варварам», народам вне индуистского ареала. Говоря об одной из таких интервенций – земной жизни Иисуса – Р.Генон подчеркивает ее «меркуриальный» характер, в противоположность «солярному», который будет явлен во Христе Второго пришествия, соответствующем уже Десятому Аватаре, Калки.
«Меркуриальность» предполагает и момент жертвы, о чем, в частности, свидетельствует отождествление римлянами Меркурия с Вотаном, бывшим девять (!) дней «распятым» на Мировом Древе. Более того, Р.Генон прямо говорит, что «имя “Budha” [санскритское название соответствующей планеты] идентично скандинавскому Одину».
Перефразируя вышесказанное, – Тибет не просто «аватароцентричен», но завязан конкретно на Девятом Аватаре и является как бы земным «якорем» этого принципа, за счет такой онтологической конструкции позволяющим ему «нисходяще реализовывать» на просторах Евразии последовательные «божественные интервенции», от Одина до Унгерна.
Сказанное неизбежно подводит нас к эсхатологическому контексту, ибо следующий Аватара, Десятый, будет финальным и закрывающим через свое пришествие эпоху Кали-юги. Любопытно, что при жизни Р.Генона как раз Тибет оставался последним живым очагом мира Традиции, уничтожение которого в широком смысле слова началось с захвата коммунистами Монголии и окончится модернизацией все ещё закрытого Бутана.