Фрагмент статьи Сергеева, ссылку на которую я привёл.
«Старый Эфраим» о еврейском народе: интеллектуальный антисемитизм?
В принципе, Ефремов конструирует постимперский идеал общественного устройства, одновременно антиимперский и антинациональный. Осуждая авторитаризм и принуждение иерархических «имперских» структур, он не сочувствует и стремлению к партикулярному «национальному» культурно-политическому обособлению. В его картине мира единственным и, вероятно, безальтернативным путем прогресса является добровольная интеграция в коллективное социальное тело; в нем нет главенства, но в то же время отъединенность от сообщества рассматривается как источник страданий и боли.
Этот аспект гуманистического, гибридного и холистского мировоззрения Ефремова уловили внимательные читатели, которые выразили свою критику позиции писателя через идиому антисемитизма и протофашизма. Обвинение в антисемитизме не противоречит принципиальному интернационализму Ефремова, поскольку, при отсутствии развитого аналитического инструментария, антисемитский дискурс в новейшее время использовался для выражения целого спектра идей по поводу «национального тела». В качестве архетипа сознательного национального сообщества, евреи использовались и как символ нежелательных «внутренних чужаков», способных скомпрометировать чистоту национального тела, и как образец упорной национальной обособленности, сопротивляющейся ассимиляции. В обоих случаях антисемитизм выступает, прежде всего, как идиома, выражающая более фундаментальное содержание, чем ксенофобия (но, конечно же, вовсе не исключающая ее) — определенное отношение к перспективе смешения и гибридизации. В идеальном обществе будущего Ивана Ефремова сообщества, не интегрированные в общий гибридный коллектив, занимают маргинальное положение, подобно евреям, которых расовая наука первых десятилетий XX в. считала не участвующими в антропологическом смешении.118
Еще в 1978 г. на «круглом столе», организованном русским эмигрантским журналом «Время и мы»,119 прозвучали крайне резкие оценки взглядов Ивана Ефремова: М. Агурский заявил, что «концепция истории Ефремова по существу строится на антисемитизме»,120 а М. Каганская — что идеология Ефремова «основана на необходимости уничтожения евреев».121 Позже она охарактеризовала взгляды Ефремова как «манихейский расизм» и «антииудаизм и антихристианство..., типологически совпадающие с протонацистской теософской гностикой».122 В 2000-е — 2010-е гг. эти оценки были повторены с той оговоркой, что Ефремов отрицательно относился к идее превосходства любой нации.123
Свои взгляды на роль иудаизма в мировой истории Ефремов высказал в романе «Лезвие бритвы», а свое отношение к еврейской религии и культуре — в «Таис Афинской». Эти отрывки и вызывали столь бурную реакцию М. Агурского и М. Каганской.
В романе «Лезвие бритвы» Иван Ефремов резко осуждает древнееврейскую религию за «учение о грехе и нечистоте женщины», которое позже, по его мнению, было целиком заимствовано христианством. Но тут же он смягчает резкость своего высказывания (впрочем, не очень щадя национальное самолюбие), объясняя условия появления иудаизма: «Откуда оно взялось у древних евреев — самого архаического народа на планете, пережившего всех остальных своих современников, кроме разве китайцев, — это нетрудно установить, если подумать о бытовых условиях их жизни на краю пустыни, под ежечасной угрозой нападения соседей».124 Мысль об ответственности иудаизма за распространение мизогинии кажется Ивану Ефремову настолько важной, что в романе «Таис Афинская» он повторил ее трижды, добавив антиэротизм и алчность.125
Очевидно, Ефремову важно подчеркнуть, что его критика направлена не на самих евреев (собственно антисемитизм), а на нечто другое, тесно связанное с ними. Поэтому всякий раз он стремится сбалансировать свои негативные оценки позитивными характеристиками. Он отмечает, что и у евреев были поэты, поклонявшиеся музе в образе женщины — царь Соломон, возлюбленная которого, Суламифь, была убита за то, что не скрывала своей наготы,126 а один из персонажей «Таис Афинской» рассказывает о мистическом учении Каббалы, которое не является, по его мнению, ни женоненавистническим, ни отрицающим эротику.127 Кроме того, евреи в «Таис Афинской» названы «древним, мудрым народом», а также «способным и строгим народом».128
В личной переписке И. Ефремов подобный баланс политической корректности не соблюдает, хотя антисемитские пассажи встречаются в письмах лишь к двум его корреспондентам — литературоведу А. Бритикову и Г. Портнягину (преподавателю из Хабаровска, в 1920-х гг. — резиденту советской разведки в Харбине).129
Но наиболее важным для понимания отношения Ефремова к еврейскому вопросу и того, как могут сочетаться интернационалистские взгляды и антисемитские выпады, является одна из глав книги Эверетта Олсона (1910—1993), палеонтолога, профессора Чикагского и Калифорнийского университетов. Оно представляет собой синопсис, выполненный автором на основе писем Ефремова.130 Олсон отмечал, что в размышлениях Ефремова еврейский вопрос занимал много места, который был знаком с ним не понаслышке, поскольку рос и взрослел в 1915—1920 гг. на Украине. «Он восхищался способностями «хороших евреев» и питал страх и отвращение к «плохим евреям», денежным менялам».131 Объясняя Олсону причины дискриминации евреев в СССР, представлявшиеся американскому палеонтологу иррациональными, Ефремов утверждал, что еврейская молодежь по сравнению с русской быстрее взрослеет, умна и безжалостна, поэтому нужны квоты при поступлении в вузы, чтобы все места в государственном управлении и науке не были заняты евреями. В то же время нельзя ввести и свободу эмиграции, поскольку она вызовет значительную утечку мозгов. Разрешимо же это противоречие лишь в коммунистическом обществе.132 Объяснение логически противоречиво, но не оставляет больших сомнений в поддержке Ефремовым дискриминационной политики по отношению к советским евреям. И, хотя он, видимо, не афишировал свои взгляды по еврейскому вопросу, они были известны писателям-фантастам и литературным критикам, известна была и близость Ефремова к имевшим репутацию антисемитов редакторам журналов133: отсюда открытая неприязнь к Ефремову и его творчеству со стороны большинства участников «круглого стола» журнала «Время и мы».
Выбор Ефремовым именно евреев в качестве символа национальной обособленности и в целом разделения человечества на расовые и этнические группы, препятствующей достижению глобального единства, не являлся случайным. Однако трудно с определенностью отделить личный антисемитизм писателя от культурной среды, допускающей использование антисемитизма как осмысленной идиомы.
Антисемитизм стал государственной политикой в послевоенном СССР, характеризуясь лишь большей или меньшей интенсивностью, но к 1950-м гг. И. Ефремов был человеком с уже сложившимся мировоззрением, так что, скорее всего, истоки его антисемитизма, как и утопизма, следует искать в 1920-х гг. Так, уже упоминались революционные корни советского антисемитизма 1920-х гг.134 Неприязненно-отстраненное отношение к евреям присутствует и в дискурсе эзотерических и теософских групп 1920-х гг. В одной из тамплиерских «легенд» утверждалось, что «материальность» у евреев берет верх над «духовностью», в другой — что в душах еврейского народа вместо частиц света — частицы пепла «черного Грааля», испепеленной крови одного из князей тьмы (арлегов, по терминологии тамплиеров). При этом авторы легенды оговариваются, что и среди евреев появляются люди без частиц сатанинского пепла, способные принять «учение Зона и стать Посвященными».135 Источником же персонального антисемитизма Ефремова могла быть социальная конкуренция, вызванная миграцией евреев в большие города и сравнительно быстрым их продвижением по карьерной лестнице, что, в свою очередь, вызывало раздражение интеллигенции (студенчества и госслужащих). Этому могла отчасти способствовать и официальная антинэпмановская пропаганда: «центральные газеты помещали многочисленные статьи и фельетоны о хищных нэпманах, не платящих налоги, о контрабандистах, скупщиках краденого, нечистых на руку хозяйственниках, имена и фамилии которых не оставляли сомнения в их национальном происхождении».136 Неприятие НЭПа революционными романтиками также находило выражение через антисемитизм как идиому (в данном случае, «бездуховного материализма»).
Источник: http://www.i-efremov.ru/publikacii/mech … -puti.html
И вот Агурский обсуждает Ефремова: http://www.i-efremov.ru/publikacii/spor … emove.html
Но я имел в виду, всё-таки, основных популяризаторов у нас Генона и Эволы, а ими были именно "южинцы". Если бы не Дугин или Головин, то кто был рискнул это сделать так ярко и образно, с широчайшим охватом? Интересно, кем был "таинственный библиотекарь" и чем конкретно он именно руководствовался, пополняя библиотечный фонд? Понимал ли, что читал? Ведь и Юнгер лежал в открытом доступе, о чём пишут исследователи "русской юнгерианы", да только никто особо и не знал, кто такой Юнгер. Конечно, были отдельные упоминания и отрывочные сведения, да и то они интересовали, максимум, "узких специалистов". Была, конечно, известная в СССР книга доктора Степана Одуева "Тропами Заратустры", где целая глава была посвящена Эрнсту Юнгеру. И не более того. Так ведь и представление о том же Ницше было крайне "специфическое", ибо он был в числе "запрещённых" философов.
